Вячеслав Пальман
ЭКИПАЖ «СНЕЖНОЙ КОШКИ»
Для перехода из головного снегохода в крытый холодный прицеп они обычно тратили минуту с четвертью. В оба конца — две с половиной. Еще столько же — чтобы открыть дверь и взять из ящика в углу пакет с едой. Пять минут на морозе и ветре. Но прошло восемь, а Перселл не вернулся.
Алексей подождал еще полминуты и перевел взгляд на младшего Хопнера. Джой сидел напротив. Высоко отвернув рукав меховой куртки, он задумчиво постукивал ногтем по своему хронометру.
Алексей нащупал сзади свою шапку, надел ее. Джой тоже поднялся, с треском застегнув молнию на куртке.
— Куда? — Старший Хопнер, их командир, завозился в своем мешке и приоткрыл один глаз.
— Перселла нет, — ответил брат. — Семьдесят футов в уже восемь минут. Пойдем посмотрим.
Генри уселся, однако из теплого мешка не вылез.
— Давайте.
Выходить смертельно не хотелось. Термометр показывал минус сорок восемь по Цельсию. И потом эта страшная, воющая белизна — вечно голодный шакал Антарктиды за тонкими стенами кузова.
Перселла отыскали в хвосте поезда. Высокий, подтянутый капитан почему-то упорно двигался, волоча ноги и отворачиваясь от ветра, не к головному снегоходу, а в обратном направлении. Он потерял способность ориентироваться, однако у него хватило мужества не сесть на снег. Перселл переступал вдоль прицепа, прижимая к груди пакет. Взгляд у него был бессмысленный. Через несколько минут он отпустил бы веревку и так же бессмысленно пошел бы в белую пустыню, чтобы затеряться в ней навсегда.
С новичками это случается. Джой отнял у Перселла пакет. Алексей закинул его руку себе на шею и повел в машину.
Когда за ними захлопнулась дверь, Перселл глубоко вздохнул и поглядел вокруг более осмысленным взглядом.
— Какая-то чертовщина, — пробормотал он.
— К белой мгле надо привыкнуть, румер[1] — сказал Алексей, все еще называя его этим словом: последний месяц на полюсе Перселл жил со Старковым в одной комнате. — Две-три вылазки — и вы перестанете вращаться на ветру вокруг своей оси.
На подвижном, интеллигентном лице капитана появился испуг. Только сейчас он понял, какой опасности подвергался.
— Наделал я вам хлопот, — сказал он.
— Впредь выходить поодиночке запрещаю, — отозвался Генри.
Вот уже восьмой день как они выехали со станции на Южном полюсе и взяли курс к базе Литл-Америка, откуда им предстоял более долгий путь: Хопнеры ехали в отпуск через Мак-Мердо и Новую Зеландию, а Старков пробирался в Мирный после пребывания на американской станции Амундсен-Скотт, где он проводил геофизические исследования вместе с учеными других стран.
Эти трое хотели успеть на международную конференцию полярников в Крайстчерче, южном городе Новой Зеландии. Там их ждали. Хопнеры везли доклад о «древесных кольцах» старого льда, которые могли поведать миру о тайнах прошлого нашей планеты. Алексей Старков должен был сообщить о строении поверхности материка, скрытого подо льдом в районе географического полюса. Но прежде чем лететь из Мак-Мердо в Крайстчерч, он намеревался побывать еще в Мирном. Самолет из Мирного ждет его на американской базе.
Астрофизик Перселл прибыл на полюс недавно. Он охотился на «космических мотыльков» в ионосфере и теперь собирался повторить опыт в Литл-Америке. Начальник станции профессор Уолтер приказал Хопнерам взять астрофизика с собой.
«Белый провал» застиг снегоход с прицепом в конце седьмых суток, примерно на полпути от полюса до ледника Бирдмора, где находилась небольшая промежуточная база. Снегоход продолжал идти через белую мглу, ориентируясь по жирокомпасу еще часов десять, но вскоре экипаж получил по радио категорическое предписание остановиться и выждать погоду. Приходилось считаться с трещинами.
Большая пятнистая машина «Сноу-кэт»,[2] накрепко сцепленная с куцым грузовым прицепом, стояла теперь посреди необъятной снежной пустыни, подставляя красные бока сумасшедшему ветру, который пел свою нескончаемую песню. Но не ветер мешал движению, а то, что называли «белым провалом», — особенное состояние атмосферы, когда трудно сказать, где небо, где земля и существует ли вообще твердь — так одинаково бестелесно и далеко развернулась со всех сторон отчаянно белая пустота. Горизонта не существовало, взор блуждал по всем измерениям, ни на чем не задерживаясь, и стоило побыть в этой странной белизне пять — десять минут, как терялось чувство ориентировки, вдруг начинало казаться, что все вокруг вращается со страшной быстротой, подкашивались ноги, и человек падал, не в силах оторвать ошеломленного взгляда от молчаливого белого ничто.
Капитан Перселл один из всех не имел достаточного опыта, чтобы оценить «белый провал». Потерять власть над собой рядом с поездом, держась за канат… Отчаянный, запоздалый стыд набросил на его щеки краску.
Алексей Старков скинул полушубок и полез в кабину снегохода. За чистыми стеклами светилась тусклая Вселенная. Несколько минут, испытывая себя, он всматривался в белизну, отвернулся не без труда и подсел к рации. Вращая верньер, стал искать в хаосе звуков хоть какое-нибудь слово родной речи, по которой соскучился.
— Что-нибудь интересное? — Голова Перселла просунулась из кузова. Перселл жевал твердую колбасу, вежливый взгляд голубых глаз остановился на шкале рации.
— Влезайте, румер, послушаем.
— Москва?
Алексей пошарил по станциям. Музыка, музыка… Нет, не то!
— Садитесь, развлекайтесь, — сказал он, подымаясь.
Перселл пропустил его, с уважением оглядев сзади ладную фигуру геофизика. За месяц жизни бок о бок они так и не подружились. «Доброго утра», «Спокойной ночи» или «Как дела?» — фраза, превращенная с чисто американской деловитостью в кратчайшее «Хади!». Замкнутость Перселла не располагала к дружбе. Он с готовностью слушал других, но сам говорил неохотно. Таков характер. Может, поэтому Уолтер и сплавил его со станции.
Хопнеры были друзьями Алексея. Открытые, горячие парни с чистой душой. С ними Старков часами просиживал в тесном «мессруме»[3] за чашкой кофе или отчаянно барахтался на борцовском ковре в «гимназиуме». У них не было друг от друга тайн, даже семейные письма читали сообща, горячо и долго спорили, обсуждая близкие всем научные темы. В общем у Алексея на полюсе была интересная работа, были товарищи.
