Александр Шакилов
Оин: Уаджет
Чихать хотело небо на Долину Царей: апчхи! — падал мокрый снег.
Идиот, устало подумал Аменхотепыч, нахохлившись под гофрированной телогрейкой, и сплюнул в сугроб остатки соли-бед, поутру использованной для профилактики кариеса, да так и застрявшей кристалликами в зубах. Определённо, идиот.
Эти нелестные мысли касались исключительно — в данный момент — раба-нубийца, непрерывно обмахивающего Аменхотепыча пальмовым веером. Раб ещё в раннем детстве подвергся издевательствам жрецов храма Ра-Хоратхи; с тех пор чернокожий мальчонка невосприимчив к низким температурам.
— Максимка, — вздохнул Аменхотепыч, — снег ведь. Чего ж ты, дура, веером меня, а? Или заморозить вздумал? Не жара ведь, Новый Год скоро…
Нубиец довольно осклабился: как же, хозяин снизошёл поговорить с недостойным, у-у, радость какая! Однако освежать не перестал. И даже наоборот — удвоил старания.
Аменхотепыч ещё раз протяжно вздохнул, поёжился и развернул папирус, полученный утром от профсоюза торговцев маслом. Н-да, сумма долга впечатляла. Коммунальные услуги подорожали: обогрев жилища съел львиную долю семейного бюджета, кропотливо отмеренного на отопительный сезон ахет; о, Осирис, грехи наши тяжкие!..
— Привет.
Погруженный в самособолезнования — что творят?! что творят, гиены позорные?! — Аменхотепыч от неожиданности вздрогнул:
— И тебе не болеть, Кенамоныч. Как жена, детишки? Финики жуют, животами не маются?
— Благодарствую, здоровы и даже более того: сверх всяческой меры бодры. — Кенамоныч смахнул с весьма внушительного носа снежинку, разлапистую, как ветви кедров славного Библа.
— Да не за что, — в третий раз уже тяжко вздохнул Аменхотепыч и (слава Пта!) озарился мысленной идеей, внезапно произнесённой вслух: — А не прогуляться ли нам, дорогой Кенамоныч… — …дабы ороситься влагой Великого Хапи? — обычно обрюзгшее и малопривлекательное личико Кенамоныча сиюмгновенно превратилось в хитрющую ухмылку Бэса-южанина. — Отчего бы и нет. Тёща с женой только завтра вернутся из славного города Она. Понимаешь, Аменхотепыч, отовариться надумали: хеджу там, то, сё, по мелочам. Вроде у нас лук не такой вкусный, а шаути мельче и чаще крошатся алебастром. Так что я… -?
— Так что мы… — ??
Неловкость паузы сгладил нубиец Максимка. Он улыбнулся и выдал самое неприличное, что только можно было сказать в данной ситуации:
— В 'Сфинкс'?
Вздохнули — полновесно, горемычно — оба: Аменхотепыч в четвёртый раз уже, Кенамоныч впервые за сегодня. На посещение 'Сфинкса' кедетов и дебенов явно не хватало. Уж больно дорогой кабак. С таким же сомнительным успехом можно хотеть проветриться в 'Хеопсе'.
***
Неуютный подвальчик: входные ворота — из пихты, замки и засовы — из бронзы. Пришли — фух, запарились, так спешили. Уу-у! — ну и убогое местечко: вместо мирры возжигают терпентин. А что поделаешь? деваться некуда! — упали в резные кресла да промочили голосовые связки. Малость полегчало и чуток похорошело. Теперь общение.
— Бармен, что это за пиво? — Кенамоныч скривился. — Откуда эта дрянь?
— Из Библа, вестимо.
— Ну, ёлы, я же чувствую: верблюжья слюна… сплошная… Аменхотепыч?!
— Чего тебе, старче?
— А давай-ка на охоту завалимся? А? В болота Дельты? На ориксов? По первому снежку?! А?! А?!..
— Давай.
— На газелей, да?!
— Давай.
— На антилоп?!
— Давай.
— На колесницах?! На буйволиц?!
— Давай.
— Да что ты заладил: давай, давай. Никуда я с тобой не поеду, нудный ты.
— Ну, как хочешь. — Аменхотепыч поправил соколиные головы застёжек второго и четвёртого ряда бус. — Бармен, пива. Парочку. И чего-нибудь зажевать.
— Копчёного?
— Солёного! А то накормишь ещё… знаем мы породу, э-э, вашу… крохоборы-сластолюбцы… скорпионы недообрезанные…
***
— Ты чего принёс? — Аменхотепыч опал локтями на столешницу, едва не опрокинув кружки: свою — каменную, и соседскую — фаянсовую. — Я тебя говорю, или ты глухонемой по жизни? Ты чего нам здесь куда?
— Ну, так просить… изволить… изволили просить?
— Ага. Так точно, просить — было. Изволить — помню. А ты чего принёс?!
— Э-э…
— Вижу, что не Рамсеса Первого.
— Э-э…
— Да что ты рычишь, как ливийский барс над перепёлкой. Ты конкретно отвечай на поставленный вопрос! — Аменхотепыч приосанился, как подобает ветерану штурма стен Нехеба и Авариса. — А?!
— Э-э, копчёного вы не изволить… не хотеть… не изволили хотеть. Так я вам сушёного, в смысле вяленного…
— Да вижу я, что не свежий. И ладно, и правильно. А не то самого бы жрать заставил. Веришь?
— Верую. А то как же: и в храме, и просто, для себя, из удовольствия токмо.
— Молодец. Быть тебе 'говорящей мотыгой' в каменоломнях Красной Горы. Слыхал о Владениях Хатхор?
— А то как же… ещё бы… и вас туда же…
— Чо сказал?
— Говорю, пусть будет путь ваш верным и прямым. Всегда.
***
— И всё-таки, Аменхотепыч, я тебя уважаю. — Кенамоныч поправил сползший на ухо парик.
— Зря.
— Чего?!
— Зря.
— Чего?
— Зря.
— А. Тогда извини, не буду.
— Бармен, ещё парочку. Мне. Мой друг не будет.
— Я не то не буду, а то буду.
— Чего?
— Не то.
— Чего?.. — …понял, да?! Лук в правую руку! После знаменосца! Поприветствовать! Понял, да?! мы ж воевали вместе, мы ж братухи теперь, понял?! И на шею, да? и кулаки, согласись, да?! — …слышь, бармен, обрати внимание: это Аменхотепыч, он мужик правильный. Герой пяти горячих точек: с двух локтей по казармам, уловил, да? Тот тоже. И два пива нам, задери жираф твою печёнку!.. — …Кенамоныч, сегодня можно. Сегодня день такой. — …за тех, кого с нами нет! Вечная слава! Стоя! Я сказал, на, стоя! Я сказал, все странные финикийцы будут пить стоя! За наших боевых товарищей!.. — …бармен, два пива. Четыре. — …мордой в пол! Отдыхать, пока Ка не разрешит вздохнуть. Бармен!..
***
— Аменхотепыч, давай закажем?
— Давай. Что?
— Рамсеса.
— Рамсес дорогой. А у меня финансы поют любовные песни: шесть пяток бойца отделяло от лика жела-а-анной, семь львов острозубых и войско нагих эфио-о-о-пов…
— Бармен, два пива и Рамсеса.
— Первого?
— Ну не пятого же?..
— Рамсесы закончились.
— Как закончились?! — кружка, роняя редкие капли, полетела за стойку, где уверенно разбилась.
— А будете буянить…
— Тс-с! А какие есть?
