Андрей Кокоулин
Будем жить
Карпинский мертв. Фукуока мертв. Хэдли мертва. Стентон мертв. Кирер. Йерум. Диккерворт. Список длинный. Рылов жив, но воздуха у него лишь на пять часов с маленьким хвостиком в четыре минуты.
А я…
Это странно. Вообще-то я тоже мертв. Кресло, в котором я лежу, от удара вывернуло вместе с крепящими штифтами. Последовавшее затем короткое вальсовое движение воткнуло мою голову в стену. Вон то красное пятно на спокойной серой вертикали — мой скоропостижный автограф. При должном воображении в нем даже можно разглядеть какое-то подобие отпечатка лица. Глаза, рот…
Шансов выжить у меня не было изначально. Височную кость размолотило вдребезги. Нижнюю челюсть, сломав, вбило в горло. Носовой хрящ… Был ли он? Вопрос. Разве что поискать…
Я изучаю свой труп с легким анатомическим интересом.
Ничего не чувствую. Ни трепета перед своим бывшим телом. Ни страха. Ни ужаса. Смотрю и оцениваю — не красавец.
А ну-ка, двинем конечностью…
Конечностей у меня теперь восемь. По человеческим меркам многовато. Пока соображу… Ну да, правой ближней…
Трехпалый манипулятор взлетает над трупом, висит, висит.
Чего я хотел-то? Не помню. Ладно, конечность на место. Я поворачиваюсь.
Через косую дыру в обшивке на меня пялится пустота. Космос, чтоб его. Вакуум. Очень непривычное, неприятное ощущение. Был бы я человек, непременно передернул плечами. Не люблю.
Дыра округлая, края оплавились, слегка "поплыли". Размер — около полуметра в диаметре. Хорошо по нам шарахнули. Хватило на всех.
Спешно переквалифицированный в эвакотранспорт старенький межпланетный челнок мог похвастаться одной лишь "холодной", погрузочно-разгрузочной палубой: ни переборок, ни теплоизоляции, ни спас-капсул. Широкий зал с аппарелями, магнитными платформами и автоматическими кранами, вот и все.
Нас набилось туда сорок шесть человек.
Кое-как запитали климатизатор, регенераторы воздуха. Господи, сколько бросили всего! Одна наша испытательная группа тонн тридцать оставила: оборудование, запчасти, стенды, силовые двигатели, опытный "Самсон".
Таэтвалей никто не ждал.
То есть, планетарная система с кислородной планетой, пусть и находилась близко к их сектору, но все-таки считалась нейтральной.
Шесть лет считалась.
Мы построили две исследовательские базы, центр рекреации, простенький космопорт с рассчитанным на малотоннажники полем.
Третий год сюда возили детишек с соседних систем.
Мягкий климат, удивительные пляжи, совершенно не опасные для людей флора и фауна. Наведение по маяку. Икринки криостазисных сфер в небе.
Улюлюканье на всю планету!
Первый отряд прославленных космолетчиков — равняйсь! Смирно! В воду — марш!
Как быстро все кончилось.
Сначала на ретранслятор маяка пришло кодированное аудиосообщение. Расшифрованное, оно представляло собой недвусмысленный приказ в двадцать четыре часа покинуть планету. Затем ретранслятор замолчал, а над космопортом повисли шипастые черные корабли-кляксы.
Хорошо, детей была всего одна смена.
Их собрали быстро. В трюме челнока, раздербанив одну из сфер, оборудовали криостазисные ячейки. А сорок шесть человек поселились на палубе над трюмом.
Полтора месяца на скудном рационе — могло быть и хуже, так я думал.
Первыми стартовали научники, затем полувоенный кораблик сопровождения, а следом мы.
Таэтвали проводили нас до границ системы, бортовой искин наметил прыжковую точку, мы прыгнули.
Все выдохнули. Искин занялся расчетом следующего прыжка.
Когда на нас напали, я тестировал "Муравья", мультифункционального бота. Я вообще-то нейротехник, приказы, сигналы, ассоциативные цепочки, синхрония, связи и память, последовательность действий, многовекторный анализ — это мое.
Мозг у нашего "Муравья" близок если не к человеческому, то к обезьяньему определенно. Даже адаптивное поведение ему зашито.
Но сбоит.
А со сбоями как — ложишься, подключаешься и прозваниваешь — покомандно, построчно, понейронно, Дэн Фукуока на контроле.
Собственно, пока ты в "Муравье", ты — "Муравей". Двухсоткилограммовый, полиуглеродный и восьмилапый.
М-да…
Я — "Муравей". Дэн бы у… Впрочем, он умер и так. Его не задело выстрелом, его убил вакуум, выжравший воздух с палубы.
А со мной, похоже, случился перенос сознания.
Не разума, нет, некого слепка разума, забившего блоки машинной памяти. Остаточное от человека.
Феномен, в своем роде.
Итак. Я топчусь по настилу, чувствуя, как вибрация отдает в конечности. Силовая установка работает. Гравитация есть.
Мы медленно дрейфуем непонятно куда.
Корабль, полный трупов. С трюмом, забитым криостазисными ячейками с детьми. Тоже почти трупами.
Впрочем, я-то на что? Вроде жив пока. А то, что восьмилап… "Муравей" — звучит гордо, вот. Тем более, так сподручней.
Жалко, имени своего не помню.
Вообще мало помню. Это не печалит, это, скорее, вызывает раздражение недостатком ресурсов. Что-то там было важное…
По периметру палубы моргают аварийные фонари. Свет вырывает мертвецов из космической темноты, и в эти мгновения кажется, будто люди играют в детскую игру, оставаясь в неподвижности, пока не скажут: "Отомри!".
Их всех надо бы…
Нет, это подождет. Куда с этим спешить?
Неловко перебирая ногами, я направляюсь к носу челнока, к командно-пилотажному отсеку.
Вторая пробоина, не видимая в начале, оказывается, притаилась в тени, под углом оплавив переборку. Она такая же большая, как и первая.
Грамотно нас, грамотно.
Створ заклинен и обесточен. Отжать его нет никакой возможности. Плазменному резаку часа на три работы.
Только стоит ли?
Я гашу тонкое голубоватое жало, смыкаю пальцы манипулятора. Что-то надо было…
Ах, Рылов! — вспоминаю я.
Приходится стучать конечностями обратно. Когда не сосредотачиваешься на движении, подсистема "Муравья" сама контролирует ход. Так, наверное, замучался бы: передняя правая — средняя левая…
Конечно, мы теперь никуда не прыгнем.
Искин будет ждать подтверждения, а подтверждать прыжок некому. Есть, впрочем, резервный пульт в двигательном. Я, наверное, могу туда…
Стоп, стоп, одергиваю я себя, это подождет.
На "Р", на "Р-ры"… Рылов, вот что! Помнить, помнить…
Там, где остался Рылов, из сервисного отсека был обустроен медицинский. Пятнадцать кубических метров воздуха. От титанопластовой стенки шли короткие всплески вибрации — Рылов подавал сигнал, что живой. Как-то он отреагирует на меня, восьмилапого?
