Артем Белоглазов - Да в полымя

Игорь, нахмурясь, вертел маленькую детальку и никак не мог сообразить, куда ее девать. Разобраться без мамы оказалось не под силу: схема была сложной и для него – пятиклассника.

– Лешка, иди сюда! – позвал младшего брата.

– Чево? – баском отозвался карапуз, сосредоточенно вырывающий картонную страницу из книжки. Страница не поддавалась.

– Сюда иди, говорю!

Лешка приблизился вразвалочку.

– Глянь-ка. На картинку смотри, глупый! Видишь такую штуку? – Игорь ткнул пластмассовую фитюльку брату под нос.

Лешка грязными пухлыми ручонками взялся за схему парусника.

– Не-е, – протянул. – Не можу.

– А ты ищи! – Игорь сунул деталь в ладошку брата, а сам занялся приклеиванием мачты. Дело ладилось плохо: мачта не вставлялась в отверстие, клей не попадал куда надо. Под натужное Лешкино сопение Игорь возился с корабликом, забыв обо всём.

– Фу! – заныл вдруг брат. – Фу, кака!

– Не приставай, – пробормотал Игорь. Осторожно поднес измазанную клеем мачту к гнезду в палубе. – Сейчас я ее.

Лешка отошел, волоча за собой схему; зацепил нечаянно сваленные горкой детальки, и они с легким стуком посыпались на пол.

– Ты что делаешь! – рассердился Игорь.

Мачта покосилась в гнезде. Лешка от испуга заревел, попятился к столу.

Игорь отвлекся от кораблика и… почувствовал неприятный запах, который уже заметил Лешка. Мальчик потянул носом: пахло дымом. Он побежал в кухню – плита была выключена. Игорь прошелся по квартире, принюхиваясь: нет, нигде ничего не горело. Но дымом тянуло всё сильнее.

– Лешка, откуда пахнет? – мальчик встряхнул зареванного брата. – Чуешь? Дым! Да успокойся ты!

Но Лешка только всхлипнул и рукавом вытер сопли.

– Не, – пробубнил. – Кака!

Игорь подошел к входной двери. Уходя, мама заперла ее, а замок и снаружи, и изнутри открывался ключом; на всякий случай Игорь подергал ручку. Из щелей и замочной скважины тянулись синие струйки, они расползались в воздухе, таяли, оставляя после себя едкий запах. Игорь приподнялся на цыпочки и заглянул в глазок: на лестничной клетке плавал слоистый туман. Горим! – понял мальчик.

Он бросился в зал и, подтащив к окну табурет, залез на него. Лешка, не понимая в чем дело, хлопал слезящимися глазами и поворачивался вслед за братом.

– Кака! – твердил он, тыча пальчиком в сторону прихожей.

Игорь подпрыгивал, стараясь достать до верхнего шпингалета, однако дотянуться не мог. Вставать на подоконник было страшно. Мама запрещала: девятый этаж – не шутка, вдруг упадешь! И хотя упасть можно только на балкон, Игорь боялся.

Лешка забился под стол: он кашлял и, хныча, тер кулачками глаза.

– Хватит! – прикрикнул Игорь. – Успокойся давай, а то маме расскажу, что ты плакал. Балкон вон открою, проветрим комнату – сразу легче станет.

Дрожа от сознания того, что делает нечто запретное, Игорь поставил ногу на узкий подоконник. Вцепился в задвижку, потянул на себя. Та не поддавалась. Поднатужившись, Игорь рванул ее – раз, другой… задвижка тяжело поехала вниз.

Мальчик слез на пол и отодвинул нижний шпингалет.

– Сейчас, Лешка, – ободрил брата. Потянул дверь, но она будто примерзла. Игорь схватился за дверь обеими руками и дернул изо всех сил. Захрустела бумага. Вдоль рам шла широкая желтоватая полоса – щели проклеивали на зиму, и ленту до сих пор не сняли.

Становилось жарко. У потолка стлался дым; на глаза наворачивались слезы, в носу свербело. Лешка плакал под столом, изредка кашляя.

Желтые капли физраствора с мерным стуком падают в трубку, словно тикают. Дура-муха, жужжа, бьется о стекло. За окном шумит улица; в приоткрытую форточку веет прохладой, и по ситцевой занавеске с дыркой в левом углу неторопливо ползают солнечные зайчики.

Там, где игла входит в вену, тепло и чешется. На тумбочке гладкие оранжевые шары – апельсины: пахнут, зверски возбуждая аппетит. Хочется есть – значит, проснулся. Значит, поправляюсь. И вообще – скоро буду здоров как бык, и душой, и телом. Не зря же я здесь, в больнице института психоневрологии.

Скрип двери. Поворачиваю голову и вижу Евгения Ивановича, за плечом доктора маячит Машка. Ну да, ни свет ни заря, а она уже тут – явилась к утреннему обходу. Опять заведет свою песню.

– Ну, как мы сегодня? – Врач прижимает большой палец к моему запястью, глядит участливо. Добрый доктор Айболит, всех излечит, исцелит.

– Да уж не как вчера.

А с позавчера, когда я ложку мимо рта проносил, и вовсе не сравнить. Диагноз привычный: физическое переутомление и угнетение нервных функций. Признаки налицо: потеря координации и внимания, замедление реакций, тошнота, слабость, ну и прочее. Вялость, заторможенность, сбои в моторике. Полный джентльменский набор. Едва ли – тьфу-тьфу и постучать по дереву – не функциональное истощение нервной системы. Но, по обыкновению, быстро иду на поправку. Капельницы, питательные растворы, тонизирующее плюс витамины кого угодно поставят на ноги. Вопрос времени. Меня так в два счета. Полежал недельку – и бодрячок.

– Это хорошо. – Доктор ласков и улыбчив, он задирает мне веко, всматривается. – А теперь покажите язык.

Послушно раскрываю рот. Мельком глянув, Евгений Иванович делает пометку в истории болезни.

– Заходите же, Мария Анатольевна, – обращается к Машке.

Но она, ясное дело, уже без разрешения присела на соседнюю пустую кровать. Глядит сосредоточенно, на худых острых коленях – вместительный пакет. Небось, колбасы копченой притащила, сервелат, нет бы нормальную, краковскую. Но Машку разве переспоришь? "Далась тебе эта дрянь! Не бедствуем, чай". А мне, может, нравится.

– Как он, доктор? – спросила жена, кладя пакет на стол и нервно сжимая пальцы, будто у нее мерзли руки. – Сколько еще лежать?

– Ну, – врач полистал историю. – Скоро на выписку. Думаю, пара дней постельного режима с соблюдением всех назначенных процедур, и можете забирать. Дома – хорошее питание, отдых. На природу съездите, в деревню. Очень способствует.

Он вышел. Машка тут же пересела ко мне на кровать, уставилась выжидательно.

– Что? – спросил я.

– Давай переедем? И доктор советует. Уволишься – и проблем нет. Квартиру продадим, купим домик… огород свой, хозяйство. Приставать никто не будет. Давай?

Жена ткнулась сухими губами в щеку. Я улыбнулся.

– Тоже тебя люблю, – шепнул на ухо. – А переезжать не стану, не уговаривай. – Обнял, забыв о руке с воткнутой капельницей. Игла дернулась, и я скривился от кольнувшей боли.