Сергей Подгорный - Чужой мир

Сергей Подгорный

Чужой мир

Был уже поздний вечер, а Булочкин не уходил из карьера. На дне его, начавшем местами зарастать мелким березняком, лежала густая тень, но верх восточных, почти отвесных стен был еще освещен багровым заходящим солнцем.

Щемяще тихо было на дне заброшенного гранитного карьера. Когда-то гремели здесь взрывы, дробящие спрессованный миллионами лет монолит, а в перерывах между ними надрывались дизеля самосвалов, откашливаясь перегоревшей соляркой, и скрежетали о розовые крупнозернистые глыбы зубья экскаваторных ковшей. И вот ушло все, и теперь казалось, что ничего этого никогда здесь и не было, хотя продолжали валяться полусгнившие, измочаленные колесами доски, часть ржавой гусеницы, куски черного кабеля...

Там, над карьером, извивались ветви и шумели июльской листвой деревья, стаю грачей, неподвижно раскинувших крылья, быстро пронесло в небе над ним, а на сумеречном, неровном дне все было недвижимо, казалось отстраненным от беспокойной жизни наверху, погруженным в грустную и вечную тишину.

Булочкин неподвижно сидел на прохладной гранитной плите, наполненный этим освобождающим от каждодневной неизбежной суеты покоем, смотрел на все багровеющий свет заходящего солнца и чувствовал, что ему не хочется никуда отсюда идти.

Тоскливо было у него на душе. Он подумал вдруг, что этот его покой на самом деле просто апатия и усталость. Лихорадочно жил в горячке неотложной работы, в ежедневно появляющихся заботах и делах, и не было времени толком оглядеться вокруг; что-то неизбежно упускал, что-то не доводил до конца, что-то делал не так - и вот оказался захлестнутым неприятностями.

Булочкину не хотелось о них думать (достаточно было предыдущих бессонных ночей), он чувствовал только, что не хочет возвращаться, хочет до предела оттянуть момент возвращения в город.

Багряная полоса на гранитной стене делалась все тоньше и тускнее, сумрак быстро сгущался, на небе желто загорелись несколько крупных звезд, но Булочкина не пугало, что ночь застает его здесь. С некоторых пор он не делал сверхценности из своего бытия, и это было то немногое, чем тайно в душе гордился.

Звезд загоралось все больше, темная синева неба переходила в черноту, и Булочкин решил разжечь костер. Он вяло поднялся с плиты, без труда насобирал целую груду обломков досок, щепок, каких-то чурок... Дождя давно не было, костер легко загорелся от газовой зажигалки. Блики красноватого света хаотично, но мягко задвигались по отвесной стене, заблестели кристаллы кварца; костер очертил колеблющийся освещенный круг, за которым сразу налился и словно бы загустел мрак, а звезды будто бы потускнели. Когда Булочкин взглянул на небо над своей головой, то, всмотревшись, увидел беззвучное, как во сне, мелькание летучих мышей. Ветер стих после захода солнца, и они выбрались из чердаков полуразрушенных зданий, бывших раньше мастерскими, бытовками и складами.

Булочкин вдруг представил, что снова вернулся в город, в свою запущенную холостяцкую квартиру, всегда почему-то напоминавшую ему комнату в Доме для приезжих, к своей работе, в полезности которой окончательно разуверился благодаря новому начальнику отдела, к своим конфликтам и долгам, к приятелям, которым был так же мало нужен, как мало нужны ему они, к измене Ольги... и чуть не застонал от ощущения беспросветной пошлости, никчемности такого существования.

Когда-то, в классе девятом или десятом, Булочкину казалось, что наделал слишком много непростительных глупостей, и он мечтал тогда начать жизнь сначала, но только обогащенным этим своим, как тогда считал, "громадным опытом". Сейчас, у костра в заброшенном карьере, Булочкин уже не верил, что если начать жизнь сначала, даже обладая всем опытом ранее прожитого, можно прожить, как когда-то мечталось. Он был уверен, что рано или поздно обстоятельства все равно запутают и подчинят себе. Он был уверен в могуществе обстоятельств, и ему не приходило в голову объяснять их силу своей слабостью.

Глядя на оранжевое, бесконечно изменяющееся пламя, на розовые угли костра, Булочкин думал, что все время мечтал о путешествиях и невероятных приключениях, о неведомом и удивительном, а жизнь текла скучно и буднично, словно запрограммированная занудой-программистом.

"Ведь сколько интересного в Мире... - подумал он. - Где-то джунгли Амазонки, остров Пасхи, города инков, буддистские монастыри, Бермудский треугольник... А сколько потрясающего во Вселенной, в ее беспредельности... Даже в Солнечной системе: на Марсе, Юпитере, даже... Луне..."

Булочкин почувствовал нервный озноб, не представив даже, а только ощутив неисчислимость потрясающего, которое ждет за миллионы километров и за световые годы от Земли. На мгновения в его воображении пронеслась путаница картин далеких миров и образов их обитателей, запомнившихся из множества прочитанных книг. Булочкин подумал, что стал бы счастлив, если бы вдруг очутился на неведомой планете, среди иной цивилизации, среди не похожих на людей разумных существ. Он согласился бы на это, даже зная, что никогда не сможет вернуться на Землю. Ведь какой захватывающей и удивительной была бы там его жизнь!.. Каждый день, час, минута несли бы новые знания и впечатления. Но он не был бы просто экскурсантом в чужом невероятном мире, он был бы исследователем и многое смог бы рассказать о людях, их достижениях и истории Земли. Разве это не интересовало бы инопланетян? Возможно, он стал бы даже директором специального научно-исследовательского института, посвященного проблемам Земли...

Огонь костра расплывался перед глазами Булочкина в оранжевый мерцающий фон, Булочкин грезил наяву, в его воображении возникали неясные картины, одна фантастичнее другой.

И вдруг Булочкин вздрогнул и вскинул голову, словно от резкого толчка: мрака, плотной черной стеной стоявшего за пламенем костра, уже не было: весь карьер заливал серебристый, призрачный, но в то же время достаточно яркий свет, который не давал теней. Этот свет настолько преобразил все вокруг, что Булочкину в первую минуту показалось, что он внезапно очутился в другом, непонятном месте. И звук - тихий, но проникающий, казалось, в каждую клетку, заставляющий тревожно напрягаться и в то же время нетерпеливо ждать чего-то невероятного и неизбежного, услышал он. Ничего из слышанного за жизнь не напоминал этот звук, и, вслушиваясь в него, ошеломленный происходящим, Булочкин непроизвольно сознавал, что _такого_ звука не может быть, что он никогда ничего подобного не должен был услышать.

Он встал с камня, выпрямился во весь рост и потряс головой, словно стряхивая сон, протер ладонью лицо, хотя почему-то понимал, что это не сон, все происходит на самом деле. Чувства его словно притупились, сознание затормозилось, он воспринимал происходящее, отдавал себе отчет в его неправдоподобности, но происходящее не вызывало ответного действия: он просто наблюдал, погруженный в обволакивающее тело и мозг оцепенение.