Гарри Гаррисон - Последнее сражение

Вечером после обеда для нас, детей, нет ничего приятнее, чем сидеть перед очагом и слушать отцовские рассказы.

Вы можете сказать, что на фоне бесчисленного множества современных развлечений это звучит по-дурацки или старомодно, но, говоря так, все же простите, если я отвечу снисходительной улыбкой.

Мне восемнадцать лет, и я уже распрощался со всеми остальными детскими привычками. Но отец — настоящий оратор, и его язык сплетает волшебные сети, которые, как и в былые годы, продолжают связывать меня, но, по правде говоря, мне это нравится. Невзирая на то, что мы выиграли войну, многого лишились за это время, а мир снаружи жесток и груб, я собираюсь оставаться молодым как можно дольше.

— Расскажи нам о последнем сражении, — именно об этом дети обычно просят отца, и именно о нем он чаще всего рассказывает. Хотя мы знаем эту историю с начала до конца, она все равно остается страшной, но ведь нет ничего приятнее, чем как следует напугаться перед сном, чтобы дрожь пробежала по хребту.

Отец берет свое пиво, медленно потягивает его, затем щелчками стряхивает клочья пены с усов. Это сигнал, что он готов приступить к рассказу.

— Война — это настоящее дерьмо. Никогда не забывайте об этом, — говорит он, и двое младших хихикают, потому что если они произнесут это слово, то их заставят мыть рты. — Война — это дерьмо. Так было всегда, и я вам все это рассказываю, чтобы вы никогда не забывали об этом. Мы одержали победу в последнем сражении последней войны, и много хороших людей отдали жизни ради этой победы, и теперь, когда все кончилось, я хочу, чтобы вы всегда об этом помнили. Они погибли ради того, чтобы вы могли жить. И никогда, никогда больше не воевать.

Прежде всего выбросите из голов мысль о том, что в сражении может быть какое-то благородство или красота. Ничего подобного нет. Этот миф отвергнут уже давным-давно, а начало он берет, наверно, в доисторических временах, когда война представляла собой рукопашную схватку, в которой мужчина один на один перед входом в пещеру защищал свой дом от захватчика. Те дни давно канули в небытие, и то, что было хорошо для индивидуума, может означать смерть для цивилизованного сообщества. Ведь для них это означало смерть, не так ли?

Большие серьезные глаза отца всматриваются в лица слушателей, но никто из нас не желает встретиться с ним взглядом. Почему-то мы чувствуем себя виноватыми, хотя большинство из нас было рождено уже после войны.

— Мы выиграли войну, но она не может считаться выигранной по-настоящему, если мы не вынесем из нее урок. Противник мог изобрести Абсолютное Оружие раньше нас, и если бы так случилось, то с лица земли исчезли бы мы, а не он, и вы никогда не должны забывать об этом. Один и тот же каприз истории спас нашу культуру и разрушил их. И, осмысливая значение этой случайности, мы должны признать — оно состоит в том, чтобы хоть немного научить нас смирению. Мы не боги, и мы не совершенны — и мы должны отказаться от войны как способа улаживать разногласия между людьми. Я был там, я убивал, и я знаю, о чем говорю.

А потом наступает момент, которого мы давно ожидаем, затаив дыхание.

— Вот оно, — говорит отец. Он встает и поднимает руку над головой. — Вот оно, оружие, убивающее издалека. Абсолютное Оружие.

Отец взмахивает луком над головой; его фигура в свете очага обретает подлинный драматизм, а тень простирается через всю пещеру и ложится на противоположную стену. Даже малыши перестают выискивать блох в шкурах, в которые их завернули, и глядят, разинув рты.

— Человек с палицей, каменным ножом или копьем не может устоять перед луком. Мы выиграли нашу войну, и теперь должны использовать это оружие только в мирных целях — для охоты на лосей и мамонтов. Это наше будущее.

Он улыбается и аккуратно вешает лук на вбитый в стену колышек.

— Теперь, с появлением лука, война стала слишком ужасной. Наступила эра вечного мира.