Рэй Олдридж - Хребтовые ныряльщики

Итак, вот он я, привязанный к скале в гротескном мелодраматическом стиле, ждущий прилива. Он прибывает. О, он прибывает очень хорошо. Я не могу видеть воду, двигающуюся вверх по лицевой стороне утёса, но волны внизу производят разный звук, когда разбиваются об утёс, и этот звук становиться ближе, более основательнее. Солнце заходит, вода поднимается.

Подчас, переполненный паникой, я с силой дёргаю свои узы … без результата. Узлы — безупречны, как и следовало ожидать.

У меня есть одно небольшое утешение. Мои записыватели работают, сохраняя мои реакции на это переживание. Весь мой страх, моё сожаление, мой гнев. Чувство камня подо мной, кусания мононити на моих запястьях и лодыжках, моём горле. Сверху — блёкнущее безупречное небо, а на самом краю видимости — вид уже затенённого горизонта, океан, наклоняющийся ко мне… всё-всё в этих записывателях, даже эти бессмысленные мысли. Маленькая дистанционная камера парит в воздухе надо мной, делая со стороны запись моей смерти. Несомненно, мой друг и полуфэн Одорини уведомит моего агента о моём несчастье и кто-нибудь придёт, чтобы снять записыватели с моего трупа. Издатель наймёт какого-нибудь писаку, чтобы отредактировать материал, который я собрал в этом путешествии, и мои кредиторы наконец-то будут счастливы. Одорини, без сомнения, получит специальное издание.

Писака, вероятно, начнёт с этой сцены, или, возможно, с чуть более поздней, когда волны будут мочить мои пальцы на ногах, а я буду мочить свои штаны. Затем возврат к самому началу всего этого жалкого дела. История в последовательности эпизодов. Последний кадр со стороны: мой мёртвый пристальный взгляд сквозь тёмную воду.

Занавес — картинка исчезает.

На самом деле, если бы мои руки были свободны, я бы выключил записыватели.

Носильщики несли мой паланкин по тропе на вершине скал, голые спины, блестящие от пота, воняющие как настоящие дикари. Возможно, они ими и были… агентство в Черепе заверило меня, что я получу Настоящее Переживание. Но я подозревал некоторую степень сценического переодевания. Ну, например, немногие местные оставались в эти дни на севере Хребта и эти счастливые выжившие по большей части находили более выгодные и менее требовательные пути, чтобы показать себя. Поэтому, эти крепкие варвары, что несли меня на юг по Хребту, были, по всей вероятности, просто тонко-каркасными мехами, обвешанными бочковой плотью. В прошлом, Хребтовики, чтобы отбить охоту к такому штрейкбрехерству, подстерегали этих мехов-носильщиков, сильно били их по черепушкам, срезали плоть с их каркасов и делали большое барбекю. Большому количеству ссаженных таким образом туристов пришлось возвращаться в Череп пешком, и некоторым не удалось пережить такой переход. Туристические агентства отплатили установкой ядовитой плоти на следующем поколении мехов, что является одной из причин, почему так мало настоящих Хребтовиков осталось на севере.

Я выключил свои записыватели и стёр последние полчаса из памяти. Этот кислый цинизм — не то, чего хотят мои подписчики. Каждый получает достаточно такой непривлекательности в своей обычной жизни. Большинство моих фэнов — это городские подневольные наёмники, жаждущие ярких переживаний в отдалённых мирах. И что в этом не так? Да ничего.

После минуты глубокого дыхания и упражнений, очищающих разум, я стучал по инфо-пластине на моём предплечье, пока мелодичный перезвон не просигналил о том, что записыватели были перезагружены. Я взглянул на монитор дистанционной камеры — квадрат света, ярко светящийся на моём запястье. Эта маленькая камера летела высоко над головой, записывая общий план моего паланкина, двигающегося лёгкими толчками вниз по тропе. Я отдал ей сигнал приблизиться и начал снова.

Осень на Хребте… определенно есть здесь великая красота совершенно необыкновенного вида. Мы проходили через лабиринт из монолитов сердолика, фантастически изрезанных вечностью. В местах, где агат истончился, просвечивали длинные лучи заходящего солнца, ставшие кроваво-красными от прохождения через камень. Справа я уловил случайный проблеск Лазурного Океана, выглядящего безмятежным с этой высоты. Тропа была окаймлена ползучим тимьяном, запах которого создавал приятный контрапункт с земляными ароматами, поднимающимися от моих носильщиков.

Я повернул к ним внимательный взгляд. Они без видимых усилий несли на плечах обитые шесты моего паланкина, идя рысью в аккуратном унисоне так, что моё сиденье раскачивалось в комфортной и предсказуемой манере. На них были набедренные повязки из кожи козлорыбы, расшитые бисером с замысловатым дизайном: серой, голубой и серовато-коричневой розой. Их сандалии были зашнурованы до колен, ремни шнуровки были украшены кисточками с тонкой золотой цепочкой, сверкавшей, когда они двигались. На поясных ремнях они носили тонкие кинжалы и короткоствольное энергетическое оружие античного дизайна. Их головы были выбриты, а кожа была до такой степени тёмно-коричневой, что проявляла пурпурный оттенок.

Мы прошли последний монолит из сердолика, и тропа поднялась направо по направлению к гребню Хребта. На вершине этой гранитной выпуклости мне открылся вид на оба океана.

«Остановитесь здесь», — сказал я. Я посмотрел на восток в синевато-стальные глубины Штормоприносящего Моря. В километре от берега в подошве больших волн вертелось чудовище. Его медно-чешуйчатое тело было больше, чем звездный лайнер, доставивший меня на этот океанский мир. Его огромные плавники горели подобно языкам зелёного пламени; я смог увидеть янтарный блеск его глазного кластера. Я почувствовал капельку благоговения, которое так редко приходит ко мне в эти дни — очень маленькую, но достаточную, чтобы умное редактирование и усиление передало это чувство моим подписчикам, когда они припомнят этот момент. Было время, когда благоговение легко приходило ко мне… всякий раз, когда я посещал незнакомый мир, видел новый пейзаж или встречал человека из незнакомой мне культуры. Но больше нет. Сейчас это какая-то борьба за то, чтобы почувствовать что-то, кроме усталости и утомительного расчёта. Реакция моя достаточно сильна, достаточно сложна, достаточно сочувственна, достаточно необычна? И в этом путешествии — которое может быть последним для меня — я обеспокоен, что кроха отчаяния найдет свой путь в моей работе. Эта работа должна быть продана; должна. Еще одна неудача будет определённо означать конец моей карьеры, это уж точно.

Я осознал, что снова сбился с пути, и поставил записыватели на паузу, сохранив сегмент с морским чудовищем — немного, но можно использовать.