— Сид, — спросила Нина, — неужели социолог догадался?
— Кажется, да. В его анкете был один очень странный вопрос.
— А чем же странный? Неужели он спрашивал тебя, как ты попал в наш век?
— Да.
— И ты ответил?
— Ответил.
— А он поверил?
— Не знаю. Слово «Будущее» я написал с большой буквы. Он сначала подумал, что есть такой поселок Будущее — где-то на краю Антарктики, что я там родился. Но я ему объяснил.
— Сид, разве можно это объяснить? Ведь социологи признают только факты.
— Но это тоже факт.
— Странный факт. Человек родился в двадцать первом веке, но каким-то образом оказался в двадцатом. И социолог не потребовал от тебя никаких доказательств?
— Пока нет. За доказательствами он еще придет. Он ищет общего, типичного, подведомственного статистическим закономерностям. А напоролся на такой исключительный случай. Я думал, его хватит удар. Он смотрел на меня, как на сумасшедшего. А потом порвал в клочья свою анкету. Затем он успокоился, и мы разговорились. Он спросил меня, не имеет ли мой ответ метафорический характер? «Нет, ответил я, я родился действительно в двадцать первом веке, и это не метафора». Тогда он сказал, что это чисто философский ответ и все-таки метафора. Но меня удивляет другое, что он в конце концов мне поверил.
— Поверил? А я думаю, что он просто сделал вид. Вряд ли философ поверит в то, что противоречит логике.
— Но он, Нина, оказался доверчивым. Сначала не верил, а потом стал убеждаться. Я ответил на все его вопросы, касающиеся двадцать первого века. Его больше всего почему-то интересовало: что будут пить в двадцать первом веке — чай или кофе? Я ответил: «Кофе». И он сразу повеселел. Но довольно, Нина, о социологе. Хватит. Поговорим о нем потом, когда я закончу работу.
Сид набрасывал силуэт дерева на большом листе бумаги, а Нина покачивалась в качалке и, держа в руке узенькую изящную книжку, читала стихи. Время от времени она смотрела на портрет поэта, напечатанный на оборотной стороне суперобложки. Поэт был похож на Сида. Так похож, что Нине было не по себе. Но он не мог быть Сидом, а Сид не мог быть им. Поэт родился на два века раньше Сида.
— Сид, — сказала Нина, — вчера я ночью проснулась, а тебя нет. Где ты был?
— За окном.
— А что ты там делал?
— Ничего не делал. Просто стоял.
— Зачем?
— Сколько раз я тебе говорил, что по ночам я превращаюсь в сад. Меня научили этому там.
— Где?
— В будущем.
— В поселке Будущее?
— Нет, в том будущем, которое будет.
— В сад человек может превратиться только в сказке. А вокруг нас не сказка. Надеюсь, что ты не сказал социологу, что по ночам ты превращаешься в сад?
— Сказал.
— Зачем?
— Социолог хотел знать, что я чувствую, когда пишу свои картины. Он хотел знать все досконально, что я чувствую, что переживаю, о чем думаю. Социологу очень хотелось попасть в мою душу. И я его туда пустил.
Нина рассмеялась:
— Социолога пускаешь, а жену нет. Уже год, как мы вместе, а я ничего не знаю о твоем прошлом.
— Мое прошлое — это будущее. Я живу не с начала, а с конца. Я ведь не скрывал от тебя этого. В паспорте стоит дата, которая всех смущает.
— Ошибка паспортного отдела?
— Нет. Всего маленькая неточность. Они поставили двухтысячный год, а до двухтысячного года еще два с половиной десятилетия. Я поспешил, Нина, и пришел в мир, не дождавшись той даты, которую мне определил случай. Дело в том, что в мире, из которого я пришел, случай изгнан. Там люди не рождаются случайно.
Нина познакомилась с Сидом в саду. Она сидела на скамье и, отложив книгу, прислушивалась к шуму ветвей. Дул ветер. И сад шумел над головой Нины. Вдруг наступила тишина. Это было более чем странно, это было необъяснимо. Ветер дул с прежней силой. Но ветви уже не качались и не шумели. Сад застыл, как отражение в пруду.
Нина услышала шаги. Перед ней остановился юноша. Он держал в руке ветку черемухи полную цветов.
— Здесь нельзя ломать ветви, — сказала Нина строго. — Кто вы такой?
— Кто я сейчас? — спросил юноша. — Или кем я был пять минут назад?
— Неужели за пять минут вы успели измениться?
— Да. Успел. Я очень торопился. Мне хотелось познакомиться с вами. Я очень часто вас вижу здесь с книгой.
— Но почему же я вас ни разу не видела?
— Вы, конечно, видели меня, но не догадались, что это я. Я был не похож на себя.
— Как же вы выглядели?
— Лучше поговорим о чем-нибудь другом. Вы все равно не поверите мне, если я скажу как я выглядел.
— Почему не поверю? У вас такое правдивое лицо. Вы не похожи на обманщика. Как же вы выглядели?
— Об этом потом, — сказал юноша с досадой. — Важно не то, как я выглядел полчаса назад. Важно, как я выгляжу сейчас.
— Сейчас вы выглядите, как человек, только что сдавший трудный экзамен.
— Вы угадали. Я действительно только что сдал экзамен. Я снова превратился в человека.
— А кем вы были?
— Я был садом, — ответил он тихо.
— Кем?
— Садом.
— Садом? Я не совсем понимаю. Сад не может превратиться в человека.
— Может. Но я не всегда был садом, а только иногда, когда мне очень этого хотелось.
— Вас превращал в сад злой волшебник?
— Нет. Не злой. Скорее, добрый. Но это тайна. И я не имею права ее разглашать. Я дал подписку.
— Кому?
— Директору волшебно-сказочного института.
— А где этот институт?
— Его еще нет. Но он будет. Я тоже только должен быть, но я поторопился и оказался здесь. Я не мог позволить случаю разъединить нас. Я пришел сюда из еще не наступившего столетия. Чтобы ежедневно видеть вас, я превратился в сад. Я стоял здесь в дождь, в бурю, в жару, ожидая вас.
— Может, вы чудак или оригинал? Вы говорите о том, что невозможно.
— Для вас невозможно. Для меня возможно. В волшебно-сказочном институте, о котором я вам говорил, нашли способ превращать людей в явления природы, как в древних мифах. К тому же я художник. Мне это помогает в моей работе. Я редко изображаю людей. Я пишу пейзажи. В Русском музее скоро откроется выставка моих картин и эстампов. Я пришлю вам билет на вернисаж.
Он прислал ей пригласительный билет. Это было целое послание, напечатанное красным и черным шрифтом:
«Ленинградское отделение Союза художников РСФСР и Государственный Русский музей приглашают вас на открытие выставки произведений Сида Николаевича Облакова».
У него, оказывается, есть имя, отчество и фамилия. Он Облаков. Как это ему подходит! Кроме того, он член Союза художников РСФСР. Впрочем, что здесь удивительного? Как будто обычный человек может превращаться в сад, а член Союза художников РСФСР не может?
