Коллектив авторов - Полдень, XXI век (декабрь 2012)

Новая серия мрачных и захватывающих историй. (Правда, оканчиваются две или три сравнительно хорошо.) Некоторые могли – или могли бы – или могут еще случиться. Поскольку описанные в них события правдоподобны и даже вероятны. Но настолько очевидно нежелательны, что нам кажется: не должны они произойти, а если все-таки когда-нибудь произойдут, то не при нас. В наше, так сказать, отсутствие.

Как, например, мировая атомная война.

Ведь она начнется – если начнется – не иначе, как по чьей-то глупости, верно? Не прежде, чем кто-нибудь очень влиятельный спятит. От старости. Или от ненависти. Или от страха. Руководитель какого-нибудь государства. А руководители государств сходят с ума не так часто. Ну а уж если который-нибудь сойдет, ему же не дадут начать войну, обязательно свяжут. Если посмеют.

Не о чем, в сущности, беспокоиться. Тем более, что от нас ровно ничего не зависит. Вряд ли в число читателей «Полдня» входят руководители государств.

Так насладимся игрой чужих предчувствий, невзирая на печальный колорит. Надо же куда-то девать время: жизнь длинна.

И тем хороша, что подражает литературе: строит характеры, старается мотивировать поступки, в нужные моменты включает пейзаж. Разве что диалоги ей не удаются. Да вот не умеет соблюдать единство интереса.

Отчего литература увлекательней: текст всегда знает свой финал, к нему и ведет шаг за шагом. Только финал придает тексту его настоящий смысл. Жизни – тоже, но человек, ее теряющий, спохватывается обычно в последнюю минуту и не успевает, наверное, оценить качество сюжета.

А тут их сразу несколько: вышел из одного – вошел в другой. И участвуешь – этаким неуязвимым невидимкой – в разборках персонажей.

Главное – скорость: фантастика не отвлекается на описания медленных чувств. Аффект – и выстрел. Только форсированные ходы. Единственно возможные для ума, выбирающегося из смертельных ловушек, расставленных глупостью.

Переиграть ее нельзя, но это – в жизни. В литературе есть кой-какие шансы на ничью.

Самуил Лурье

Случай – вот что управляет нами в жизни. К этой мысли я пришел после долгих размышлений над человеческой природой, хотя отец вбивал в меня с детства, что рассуждать я не способен, зато с моей памятью мог бы стать адвокатом или даже судьей, поскольку в этом деле главное – помнить все статьи законов и произносить нужные слова в нужное время. На самом деле я не стал поступать в Колумбийский колледж, потому что по дороге в Нью-Йорк у дилижанса отвалилось колесо, я счел это плохим предзнаменованием и вернулся, решив не испытывать судьбу.

История, начавшаяся в ночь на 12 сентября 1876 года и круто изменившая мою жизнь, тоже стала результатом случайного совпадения. Я не собирался идти в Угловой Дом (так называлось одноэтажное строение в конце нашей Уайлдвуд-Террас, где лет уж десять никто не жил, но никто и не покупал его у нынешнего владельца, старого Морриса, потому что он заламывал цену, не соответствовавшую реальной стоимости этого длинного невзрачного здания времен Бостонского чаепития). Мне, как и никому из взрослых жителей Глен Риджа, нечего было там делать – тем более ночью. Но совершенно случайно в тот вечер кот миссис Чедвик, с которой моя матушка любила посудачить о жизни, забрался в Угловой Дом и, видимо, попал там в беду. Кот истошно орал, а старая женщина, скрученная артритом, не могла встать с постели и попросила меня вызволить любимца. В ответ на мои слабые возражения, мол, утро вечера мудренее, ничего с котом за ночь не случится, старушка так на меня посмотрела, что я вставил свечу в фонарь и пошел в дом, где мне, вообще говоря, знаком был каждый угол, потому что здесь мы с Джеком лет еще шесть или семь назад играли в пиратов и разбойников.

Я увидел его в большой зале, где во времена президента Линкольна, наверно, устраивали балы. Не кота я увидел (которого, к слову сказать, так и не нашел – к утру он сам явился домой, ободранный, злой и голодный), а бестелесную белесую, похожую на сконцентрированный туман, фигуру, стоявшую в углу и, как мне показалось, наблюдавшую за мной с целью озадачить или напугать. И то, и другое ей удалось – я выронил фонарь, отчего свеча погасла, а темнота стала непроницаемой.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: передо мной призрак. Где же ему и являться, если не в старом доме с многочисленными комнатами и коридорами? Наверняка здесь кто-нибудь умер насильственной смертью – не могло быть такого, чтобы за сотню лет никто никого не заколол, не отравил или не отправил на тот свет иным не менее ужасным способом.

– О-уж… – Голос у призрака оказался низким, будто шел из глубокого колодца. Я ничего не понял, и, когда он, протянув ко мне руки и завывая на манер безумного Роузена, двинулся в мою сторону, я перепугался не на шутку и помчался по коридорам, натыкаясь на стены, углы, мешки, камни – все, что попадалось на пути, а за спиной мне мерещилось шумное дыхание и низкий голос повторял одно и то же:

– О-а-ур…

В себя я пришел на дорожке перед домом, повалился в траву и какое-то время лежал, глядя в небо, покрытое облаками, сквозь которые выглядывали звезды, и мне представлялось, что смотрели они на меня с издевкой: что ты за мужчина, если, как заяц, бежал от бестелесного призрака, который, может, и не призраком был вовсе, а твоим же отражением в старом потускневшем зеркале – почему бы нет, на самом деле?

Я подумал, что хотя бы для восстановления самоуважения должен вернуться и, во-первых, убедиться, что никаких призраков в доме нет, а во-вторых (и это представлялось мне более важным), забрать фонарь, отсутствие которого отец непременно обнаружит, и тогда мне достанется куда больше, чем могло бы сотворить любое самое зловредное привидение.

Перекрестившись, я вернулся в злосчастный дом. Глаза мои успели привыкнуть к темноте, и я довольно отчетливо различал, куда иду. Настороженный слух вылавливал из тишины странные звуки – хруст, шелест, – никак, однако, не напоминавшие человеческий голос, а тем более, голос из преисподней. Кот тоже не орал – да его, как я подумал, в доме, скорее всего и не было.

Лампу я уронил в большой зале, туда и направлялся, когда призрак преградил мне дорогу в длинном коридоре, сложил руки на груди и что-то сказал, завывая.

Теперь-то я увидел, что это мужчина – одежда на призраке была не такой прозрачной, как открытые части его нематериального тела. Призрак не носил саван, на нем были штаны и сюртук, правда, очень широкие и не по фигуре. Темные глазницы и светлое пятно на месте носа делали голову этого существа не похожей даже на череп. Как-то старый Джошуа рассказывал, что видел прокаженного: лицо страдальца выглядело примерно также, как лицо призрака, и я с ужасом подумал, что, возможно, этот человек умер от страшной болезни, и, если он дотронется до меня своей бестелесной ладонью… Можно ли подхватить смертельную болезнь от привидения? Нелепая мысль, но она занимала меня, пока я стоял, прикованный к месту вернувшимся страхом, а призрак медленно приближался, разглядывая меня провалившимися глазами.