Харлан Эллисон - Бег с черной королевой

Харлан ЭЛЛИСОН

БЕГ С ЧЕРНОЙ КОРОЛЕВОЙ

Только за десертом он заговорил о том, что ему пора собираться. Она даже не заметит, как он уйдет, и уйдет гораздо дальше, чем она думает.

Она заплакала.

- Я с тобой. Ну, пожалуйста, возьми меня.

Как объяснить ей, что взять ее туда он не сможет? Ему нельзя брать с собой ничего и никого. Пытаясь успокоить ее, он повторил, что для нее он останется здесь. Рядом с ней.

Она решила, что он говорит о своем присутствии в переносном смысле. Привычка употреблять иной раз поэтические сравнения придавала ему особое очарование в ее глазах.

- Мне не нужна память о тебе, мне нужен ты сам.

- Это я и буду. Просто другой я, следующий.

Последние слова вызвали новый поток слез. Он обошел вокруг полированного столика, который она, готовясь к долгожданному свиданию, так старательно протерла специальным составом с запахом лимона, крепко обнял ее, и горькое чувство утраты пронзило его от этого запаха, от легчайшего аромата ее свежевымытых волос.

- Я люблю тебя, - проговорила она сквозь рыдания.

Он ответил, что знает и что тоже любит ее. Уверял, все обойдется и плакать не стоит. Все это было совершенно справедливо. Еще он сказал, что она даже не поймет, что с нею больше не он. То есть он, конечно, но другой. И это была тоже чистейшая правда, хотя настроение у нее от этого не улучшилось.

Затем он честно сказал, что думает.

- Знаешь, это не любовь. Мы сошлись на перекрестке жизни, твоей и моей.

Смысл его слов не дошел до нее. Она понимала только одно: он разлюбил ее и готов бросить.

Она выбежала из комнаты и заперлась в ванной, а он потихоньку вышел, не желая причинить ей еще большее страдание, потому что, если быть честным до конца, он любил ее сильнее, чем всех женщин, которые были у него в жизни.

В этой жизни он прожил всего одиннадцать месяцев.

Он снял с вешалки куртку, взял шарф, не забыл и маленький подарок, который обнаружил на своем рабочем столе, - стеклянную фигурку панды, красиво перевязанную ленточкой. Вряд ли удастся провести ее с собой, но чем черт не шутит.

Нужно попробовать, и не только потому, что для нее было бы жестоким ударом обнаружить, что подарок, с любовью выбранный ею, забыт на столе. Он хотел попробовать, потому чувствовал: ее он должен запомнить.

Он неизбежно забудет ее, как и многих других, до нее, что были во множестве его прошлых жизней. Но как ребенок в память о чудесном лете хранит какую-нибудь необыкновенную раковину или камень, так и он всякий раз пытался пронести с собой дорогую для него вещицу.

В кабине допотопного, скрипучего лифта он почувствовал, что вот-вот уйдет. Ощущение напомнило ему, как начинается грипп. Он узнал это недомогание еще когда они сидели за столом. Сухость и неприятное пощипывание в горле. Затем состояние, которое ему никогда не удавалось определить: будто в горло проскочил большущий кусок мороженого. Болели суставы, слезились глаза.

Хорошо, что он угадал приближение этого состояния и успел уйти до того, как исчезнет. Она, бедняжка, не пережила бы, произойди замена его двойником на ее глазах.

Он прислонился к стенке кабины, надеясь, что лифт не вызывали снизу и ему посчастливится уйти не замеченным никем, пока лифт не достигнет первого этажа. Он судорожно хватал воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Еще мгновение - и его не стало.

Кабина опустела, лишь в воздухе таяло искрящееся облачко, да чувствовался сладковатый запах: так пахнут нагретые солнцем гроздья, которые вот-вот брызнут соком.

А он ушел из этой жизни. Здесь его звали Алан Джастис, и теперь человек с таким именем перестал существовать. Он растворился в сверкающем облаке, когда лифт проходил между четырнадцатым и пятнадцатым этажами высотного здания Шестьдесят третьей Ист-стрит в Нью-Йорке. В то мгновение, когда это произошло, из дверей конторы "Стейнвей и сыновья" на Пятьдесят седьмой Ист-стрит, где размещалась знаменитая фирма, изготовляющая рояли, вышел человек, как две капли похожий на Алана Джастиса, и торопливым шагом направился через Пятую авеню к Шестьдесят третьей улице. Лишь одет он был совершенно по-другому, что и явится причиной минутного замешательства, когда ровно восемнадцать минут спустя он позвонит в дверь квартиры на Шестьдесят третьей Ист-стрит. Дверь откроют, его душевное смятение уляжется, и он скажет красивой девушке с темными волосами и с покрасневшими от слез глазами:

- Кэтрин? Привет. Я - Аллен.

Пройдут недели, прежде чем она осознает, что перед ней именно Аллен, а не Алан. Заметит и другие мелочи, отличающие его от того, прежнего: например, исчезнувшая родинка на левом плече. Теперь, принимая душ, он не будет напевать мелодии шлягеров, как любил это делать раньше. Теперь ему по вкусу брюссельская капуста, а сувенирная монетка в виде головы бизона, которую он хранил как талисман, будет потрачена вместе с прочей мелочью, потому что для Аллена эта пятицентовая монетка не значила ровным счетом ничего.

Ночью, в постели, Кэтрин все-таки обнаружит некоторую перемену к лучшему в человеке, который вышел из ее квартиры и через полчаса возвратился назад.

Нет худа без добра...

Алан задержал дыхание, проходя сквозь мембрану. Так он называл преграду, которую ему приходилось преодолевать и которая на ощупь была, словно мягкая, податливая поверхность надутого резинового шарика. Минута, в течение которой он уходил, длилась вечность. Руку с зажатой в ней стеклянной фигуркой панды он держал в правом кармане. Теперь она была пуста. "Прощай, Кэти", - успел подумать он. Мысль о ней становилась все более расплывчатой, смутной, еще немного - и он навсегда забыл о ней.

- Здесь запрещено спать! Эй, парень, давай отсюда, - произнес чей-то голос над самым его ухом.

Он поднял глаза. Полицейский рассматривал его, сочувственно кивая. Покрасневшие сосуды на одутловатых щеках и носу свидетельствовали о том, что крепких напитков он отнюдь не чурается. "Ты бы сам запил, если бы каждую ночь торчал на улице, да высматривал пьяниц", - сказал себе Алан.

- Я не сплю, командир, - произнес он вслух и поднялся на ноги. Просто задумался, за луной наблюдаю, размышляю о том, как неумолимо бежит время.

В новой жизни у него, судя по всему, обнаружился дар красноречия. Это ему понравилось.

Он шагнул на тротуар. Осмотрелся: квартал аккуратных, ухоженных особняков; движение на улицах незначительное. Первая машина, которую он заметил за это время, двигалась на воздушной подушке, не оставляя после себя неприятного дыма и запаха.

Полицейский внимательно рассмотрел его и отступил назад, чтобы увеличить дистанцию между ними на случай, если в руке у нарушителя порядка появится оружие. Внезапно выражение его лица изменилось. Он отметил дорогой, хорошего покроя костюм, начищенные туфли, в блеске которых отражались огни уличных фонарей. Произвели на него впечатление тщательно выбритые щеки, аккуратная стрижка и едва уловимый аромат дорогого лосьона после бритья.