Борис Стругацкий
Возвращение
(Из бумаг покойного Антуана Понтине)
«…Начинается эта странная история.
Он не был дома почти полгода, никто не знал, что с ним, где он. На молоденькую мадам Тайо было жалко смотреть — она так любила мужа, да и было за что его любить: самый красивый мужчина в Дао-Рао, храбрец, силач, да еще и весельчак, каких мало…
Это была очень тихая и ясная ночь. Все уже спали — все поселение, — только плескалась вода у причалов и хохотали гиены в саванне. Никто не видел лодки, которая привезла Якомино Тайо: время было тихое, теллаков отогнали в глубь страны, и сторожа на пристани мирно спали, не выпуская изо рта тлеющих сигареток, пока им не обжигало губы. Тогда они просыпались, прислушивались, закуривали новую сигарету, устраивались поудобнее и засыпали вновь.
Никто не видел лодки, которая привезла Якомино Тайо в Дао-Рао, но когда луна поднялась над саванной, он уже открывал калитку своего дома — тяжелый, усталый, запыленный. Мадам Прискита услыхала только, как хлопнула дверь внизу, как заскрипели старые ступени под грузными шагами, увидела, как задрожали и наклонились огоньки свечей на столе. Она узнала эти шаги и тихое звяканье шпор, но не успела даже подняться, как он вошел в комнату, сгибаясь в низких дверях; вошел и встал у порога, медленно стягивая с большой головы широкополую шляпу с потускневшим золотым шитьем…
Он был очень, очень утомлен — лицо его потемнело от загара и пыли, тонкий полузаживший шрам тянулся, пересекая лоб, исчезал в грязных спутанных волосах. Что-то новое, необычно беспокойное проглядывало в каждом его движении — в бегающих, красных от бессонницы глазах, в странной безразличной улыбке, в том, как он замолкал, прерывая себя на полуслове. Мадам Прискита согрела ему ужин, помогла умыться, дала ему чистое белье — он попросил ее об этом („не надо будить слуг“), да она и сама хотела быть одна со своей радостью. Говорил он немного и неохотно, ел без аппетита, много и жадно пил. Ухаживая за ним, она весело вполголоса болтала, рассказывая все последние события маленького города, и то ласково прижималась щекой к его тяжелому плечу, то тихонько целовала смуглую большую руку — тогда он отрывался от еды и, повернув к ней темное обветренное лицо, утомленно улыбался. Казалось, он все время прислушивается к чему-то очень далекому или чего-то ждет; два раза он вздрогнул так сильно, что зазвенели стаканы на столе, а поужинав, неожиданно встал, перебив ее на полуслове, подошел к широко открытому окну и долго вглядывался в голубую ночь, полную теней и прохладного ветра. Потом крепко запер ставни и обнял жену, которая, чувствуя что-то неладное, подошла и прижалась к нему.
— Что с тобой, Якомино? Ты ждешь плохих вестей? — тихонько спросила она его. В ответ он прижался губами к ее губам, и они долго стояли так во тьме, и дыхания их не было слышно в комнатке, слабо освещенной желтым мерцанием свечей.
Потом он пошел спать, попросив ее разобрать письма, лежащие в его сумке. Они будут нужны ему завтра рано утром, пусть она прочтет их все и ответит на те, на которые сможет. Он очень устал и не в состоянии сейчас сам сделать это. Он приляжет и будет дремать и ждать ее — там не очень много работы, часа на два, не больше. Он очень любил ее и страшно соскучился по ней, и он расскажет, почему от него не было писем так долго и будет просить ее прощения.
— Сегодня пятнадцатое? — спросил он, оборачиваясь, уже по пути в спальню. — Шестнадцатое? Ты уверена?
Она слышала, как он тяжело опустился на постель и уронил на пол башмаки. Писем было действительно немного, и она сделала уже половину дела, когда в спальне послышался шорох, и Якомино окликнул ее:
— Малютка, так ты совершенно уверена, что сегодня шестнадцатое?
Она сказала „да“ и, читая очередное письмо, услыхала, как он встал с кровати и прошелся по комнате. Потом послышался щелчок, напомнивший ей те времена, когда, жутко полыхая, горела саванна и красные свирепые теллаки штурмовали маленький городок у реки, — в соседней комнате взвели курок. Она вздрогнула, но Якомино сказал негромко:
— Не бойся, девочка, что-то не спится, и я принялся чистить Старого Тома… Просто от скуки…
В его голосе слышалась улыбка, и мадам Тайо успокоилась и сама улыбнулась, услыхав давно забытую кличку. Старый Том — так звали большой пистолет Якомино, из которого он мог на полном скаку попасть в доллар, подброшенный в воздух…
Свечи почти догорели, и мадам Прискита читала последнее письмо, когда в спальне что-то громко стукнуло, упав на пол. Женщина подняла голову и прислушалась. Было очень тихо, только трещали цикады в саванне, и она торопливо дочитала письмо, сделала пару пометок и на цыпочках прошла в соседнюю комнату. Там было совсем темно — Якомино опустил шторы и закрыл ставни, — догадалась она. Пришлось вернуться за свечами, три уже погасли, одна — только что, дымок еще струился, распространяя запах воска.
Молодая женщина, аккуратно сложив письма, вошла в спальню — и тотчас по сумрачным стенам, по низкому тростниковому потолку забегали широкие тени, слабо блеснуло зеркало в углу на столе.
Якомино спал, полузакрытый тонким одеялом, уткнувшись лицом в подушку; его могучие плечи были неподвижны, одна рука свешивалась, почти доставая до полу — смуглая мускулистая с тонкой — знала мадам Тайо — нежной кожей, которая так сладко ласкает целующие губы. Женщина наклонилась, подняла с пола упавший пистолет, положила его на стол и сама села перед зеркалом, поставив рядом подсвечник. Ей было обидно, немножко обидно, чуть-чуть… Мог бы и подождать ее… Ведь не виделись полгода. Она страшно соскучилась… Нет-нет, какая она гадкая — он так устал, утомлен, чем-то удручен… Пусть, пусть спит, ласковый, любимый… Часы негромко отзвенели полночь…
Ей не спалось. Пробило полчаса после полуночи, потом час… Как тихо спит Якомино… Страшно устал, бедняжка… Ужасная все-таки должность — круглые сутки в седле или за веслами… Кругом степь, пыль, солнце беспощадное… Или болота — топь, кайманы ревут по ночам, как быки… змеи… москиты. Она повернулась тихонько на другой бок, стараясь не побеспокоить мужа. Обидно все-таки немножко — заснул, не подождал… А завтра — опять прочь из дому на месяц, на два… Цикады поют в саванне… Тихая ночь… тихая… Спать… Завтра раньше встать… завтрак Якомино…
Она дремлет и чувствует, как ее обнимают знакомые сильные руки. Дыхание на лице… Ласковые губы… Она отвечает на поцелуй, не в силах шевельнуться, не в силах открыть глаза… Влажные холодные губы скользят по ее лицу, шее, груди… Странно — такая жаркая ночь, а руки так холодны… Ты замерз, любимый мой? Как ласковы прохладные губы на груди… Сладкая, невыносимая истома охватывает мадам Тайо… Она шепчет что-то торопливо и бессвязно… Медленным тающим звоном уплывает сознание… Три негромких удара… Три часа пополуночи… В саванне, залитой лунным сиянием, кричат и кричат неутомимые цикады…
