Романчук Любовь
Безмерно счастье, или Беспорядочное блуждание одной отдаленной души в поле действия мирового вектора зла
Любовь Романчук
Б Е З М Е Р Н О С Ч А С Т Ь Е,
или
БЕСПОРЯДОЧНОЕ БЛУЖДАНИЕ ОДНОЙ
ОТДАЛЕННОЙ ДУШИ В ПОЛЕ ДЕЙСТВИЯ МИРОВОГО ВЕКТОРА ЗЛА
Взглянув на часы, Обрыдлов встал, потушил свет и, схватив Андрея за рукав свитера, потащил в коридор. - Будешь Прометеем, - прошипел ему в шею, - Прометея у нас еще не было. И, главное, подходит. Ты без конца куришь, и у тебя глаза блестят. - Лучше Абом, - возразил Андрей, упираясь в стену. - Мое внутреннее имя. - Но у нас греческий пантеон, - напомнил ему Обрыдлов, - не надо выпадать из общей схемы. Коридор уже подходил к концу, логично оканчиваясь выкрашенной в белую краску тяжелой резной дверью. Белая дверь в темном коридоре, слегка освещенном падающим из ряда остекленных поверху комнат светом, была как непорочная мечта, и именно за ней располагался пантеон богов, в который Андрею предстояло сейчас войти и достойно занять свое место.
- Буду Аидом, - решил он, - богом мертвых. - Сойдет, - согласился Обрыдлов, с трудом, натужившись, вытягивая на себя ручку двери. Андрей помог и так, вдвоем, они ввалились в просторную, ярко освещенную светом двух люстр комнату. - Это Аид, - представил его сидящим Обрыдлов и, поразмыслив, решился пошутить: - Ежели кто надумает умирать. Андрей деланно улыбнулся и, отодвинув ближайший стул, сел. - Вот они, наши боги, - обвел вокруг себя рукой Обрыдлов. - Какие есть, уж не взыщи. Зевс, - почти в лоб ткнул он рукой в невысокого лысеющего мужчину с животиком, - сейчас он занят творением Вселенной. Творец. Звезды, галактики, туманности - его прерогатива. Сегодня, думаю, он нас порадует созданием чего-нибудь новенького. - Я пока на планетарной фазе застрял, - сообщил Зевс, сжимая перед собой в замок руки. - Проблем много возникло. - Планеты клепает, - пояснил Обрыдлов. - А это Посейдон, бог моря. Насчет водных процедур - к нему. Посейдон приподнялся и, кивнув седой взлохмаченной шевелюрой, тяжело рухнул на стул. - Дионис, ценитель тонких вин и закусок, - представлял Обрыдлов дальше, кивая на тощего узколицого и синюшного мужчину в конце стола. Неестественно взбитая, точащая над высоким лбом прядь придавала ему сходство с грифом и, встряхивая этой прядью, Дионис громко фыркнул, выгнулся и заявил: - Я бы попросил без намеков. Неэтично. - И как раз насчет этики у нас есть Фемида, - кивком головы поблагодарил за подсказку Обрыдлов, обернулся и виновато поклонился богиням. Одна из них, сняв очки, хмуря строгое, с косящими глазами лицо, недовольно покачала ему гордо посаженной черной головой. - Медуза опять опаздывает, - констатировал факт Обрыдлов, осматривая пустое кресло, - а это - сестры-Эвмениды, маленькие шалуньи Эринии. - А где Гера? - удивился и, кажется, разочаровался он. - У Геры день рождения, - напомнила Фемида. - Но она придет. - День рождения? - ахнул Обрыдлов. - А мы ничего не знали. Хотя мы ничего и не должны друг о друге знать. Но, раз уж просочилось сие известие, Дионис, сообразите чего-нибудь, будьте так любезны. - За нами дело не станет, - успокоил его Дионис, ладошкой выставляя вперед руку, и, простужено шмыгнув носом, углубился в соображения. - Ну, товарищи боги и богини, а мы пока начнем, - поставил на процессе знакомства точку Обрыдлов и, пройдя к задрапированному красными шторами окну, слегка приподнял конец. - Снег на улице, метель, а мы здесь, вздохнул он, - потому что - некуда больше богам податься. Верно? Он мелко раскатисто рассмеялся и, ногой выдвинув стул, присел с краю. - А он кто? - шепотом спросил Андрей у сидящего рядом Зевса. - Гефест, покровитель цивилизации, - не сразу отозвался Зевс и, достав листки, стал приготовляться к чтению.
Красные шторы отгораживали комнату от мира. Может быть, именно таким и был Олимп - вынесенным вне времени замкнутым подпространством, в котором - и чистота стен, и яркий свет люстр, и шторы, имитирующие закат, и иллюзия вечности, созданная обыкновенным повторением. А, может быть, декорация весь мир? Может быть, как раз он - декорация к этой комнате, к этому единственно существующему, обладающему смыслом подпространству, с закатами, имитирующими тяжелые бархатные шторы, с небом, имитирующим и никогда не приближающимся к белизне стен? А вечность - не в наших ли головах? Вся. Целиком. Андрей скрипнул стулом; наконец отыскав позу, уперся спиной в деревянные, оббитые красной тканью перекладины. Ни одно лицо не притянуло его к себе, но - податься в самом деле было некуда, и он сидел, мучаясь от невозможности закурить, мертвый бог, по уши заросший щетиной, бессмысленно колупая отросшим на большом пальце ногтем край стола, и синим жестким взглядом буравил записанных ему в родственники небожителей. "Вот прошли года, и все не верится, Что их так уж много за спиною. Бесшабашной жизни той метелица Гонит в сад других теперь порою", начитывал Посейдон, периодически размахивая в такт крупной жилистой рукой. - Почему метелица? - тут же сделал замечание Гефест, стуком затупленного карандаша о стол прерывая посейдоновские откровения. - Почему в сад? - Это просто образ, - пояснил вальяжно Посейдон. - Каждый образ должен нести в себе конкретный смысл и служить определенной цели, - скучно возразил Гефест, не переставая отбивать морзянку. - Я не согласен, - заупрямился седой Посейдон. - Смысл, цель - это атрибуты науки. А смысл образа - просто создать настроение. - Ну и какое настроение от вашей метелицы и сада? - ухмыльнулся Обрыдлов. - Сад - это сад жизни, мечта, если хотите, жизнь в идеале, а метелица это жизнь реальная, без прикрас, суровая и ледяная. - Раз суровая - тогда уж никак не бесшабашная, - покривился Гефест, не желая соединять в уме эти два эпитета, но, оборвав стук, махнул в конце концов рукой. - Ладно, валяйте дальше. "Из-за длинного седого мола Как мираж, далекий и немой, Выходил корабль, взрезая волны Зеленеющей стальной..." Посейдон замолчал, делая вид, будто разбирает на листочке какое-то непонятное слово. - Ну? - поторопил его Гефест. - Тут я хотел бы с вами посоветоваться, - признался наконец Посейдон, никак не могу подобрать рифму. Просится: кормой, но это же искажение действительности. - Ну почему же? - улыбнулся покровительственно Гефест. - Разве корабль не может дать задний ход? - Может, но при этом он не будет взрезать волну. И, потом, на корме не видны водоросли, так как она сильно заглублена в воду. - Но ничего, это будет такой образ. Как бы перевернутый мир, отбрыкивался Гефест от предстоящей работы по подыскиванию Посейдону рифмы. - Допустим, есть корабль, где все названо наоборот. - Но вы же сами учили, - удивился Посейдон, - что искусство должно отражать жизнь, в той или иной форме, иначе оно бессмысленно. - Ладно, кто может высказаться по предложенному творению? - спросил покровитель цивилизаций. - Малопонятно, - отозвался коротко Зевс. - Что этим автор хотел сказать? - Ну почему? Как мечта, как иллюзия - и этот корабль в конце, как символ уходящей жизни, - волнуясь, проговорила одна из богинь. - Только так. - Скорее, попытка создать себе иллюзию, - уточнил Дионис, еще больше взъерошивая себе прядь. - Создавать даже иллюзии надо реальными методами, - строго заметил Зевс. Использование же нереальных способов есть выражение беспомощности. - Обижаете, - намекнул Посейдон. - Я вовсе не беспомощный. "Перебранка Богов, - думал Андрей, покачиваясь на шатком стуле. - Сейчас с этого все начнется, весь мир, и он будет таким же мелочным и сварливым". Не выдержав, он достал сигарету, разжег, твердо осилив взгляд Фемиды. Дым завис над ним белым пахучим облаком наподобие нимфа. - Все же, я думаю, можно принять за основу, - подытожил сказанное Гефест. - Бывают же и хуже. И, потом, еще древние философы утверждали: реально вс(, и наши мечты, и наши слова, мысли, образы. Все это - бытие, а не выражение беспомощности. Нереально только то, чего пока вообще нет, что еще не придумано. И давайте не будем забирать друг у друга право творить свой мир. Ну а пока послушаем еще наших богинь. Фемида меня сегодня ну прямо пронзает взглядами. Лесная шалунья. - Я не пронзаю, - возразила с обидой Фемида, - я не умею. - Ладно, ладно, не скромничайте, давайте показывайте, что у вас припрятано. Не томите. Немного помявшись, Фемида встала, поправила в роговой оправе очки и громко велеречиво произнесла: "Я не хочу в толпе бродить, Я не хочу толпою быть..." Она постояла еще немного, смотря в какую-то дальнюю точку, и села. - Вс(? - поразился Гефест. - Вс(, - подтвердила Фемида. Покровитель поразмыслил, покачал удивленно большой лобастой головой и неожиданно улыбнулся. - А в общем-то неплохо, - сказал он, обращаясь к Фемиде, - и неплохо именно краткостью. Хорошо, что - кратко. Фемида тоже улыбнулась, улыбка была у нее приятной, хотя и собирала морщины в углах рта. Андрей подумал, что вот ей, может, нет еще и сорока, и она надеется выпрыгнуть, успеть-таки сотворить что-нибудь свое, личностное, не подозревая, что возраст может обрушиться на нее в любой момент, смяв, высушив ее лицо, грудь, ноги, и ей тогда уже ничего не захочется, совсем. И будут дни, в которые она станет опасаться смотреть на себя в зеркало, и будут дни надежд, когда она начнет верить в чудо, в возврат времени, природы или в какое-то иное чудесное превращение. И будут мужчины, которыми она будет пытаться наверстать упущенное в таких вот комнатах, где кажется, что время стоит, что его - море, и остановить ими необратимый процесс. И исчезнет богиня, и воскреснет женщина. Воцарилась тишина, в которой неожиданно громко и прозаично прозвучал голос одной из Эвменид: - А у нас не курят. - Это дыхание усопших, - широко улыбнулся ей Андрей. - Или фимиам в их честь, как угодно. - Аиду можно, - разводя руки, подтвердил Гефест, - богу мертвых можно вс(. Обрадовавшись этой фразе, Андрей встал и, чуть склонив голову в знак прощания, сощурив близко посаженные колючие глаза, вышел.
