Владимир Заяц
Глухомань
1
Давно, давно пора было начинать новую книгу, но не писалось. С каждым днем Виктора Ивановича все больше беспокоило отсутствие того самого состояния, которое он про себя называл "внутренним толчком". Нет, не приходило неодолимое желание писать, не накатывало полумистическое прозрение, когда за отдельным событием встают глубинные связи и из маленького штришка, полунамека, подобно живому существу, чудесным образом возникает замысел произведения.
Замысел развивается, зреет. И потом можно как бы со стороны наблюдать за действиями и разговорами героев. И тут же записывать.
Но увы... Уже пятый месяц ничего подобного с Виктором Ивановичем не происходило. Настроение было ужасным. Жена, измученная ворчанием мужа, взяла отпуск за свой счет и, забрав детей, укатила к матери в Евпаторию, бросив на прощание:
- Твори! Если будешь писать так же настойчиво, как ноешь, Толстым станешь! И чтобы не говорил на этот раз, что тебе что-то мешало.
Наступило тягостное одиночество. Виктор вставал поздно и вяло бродил по квартире, ожидая, что вот-вот "нахлынет". Бриться он перестал. Питался колбасой и мясными консервами "Завтрак туриста".
Днем было нестерпимо жарко. Виктор Иванович бросал на пол покрывало, раздевался до трусов и, направив на себя вентилятор, сонно смотрел перед собой: на ярко-зеленые шторы, на стереомаг "Сони", купленный на последний гонорар, на свой дряблый, словно лягушачий, живот, растекшийся по обе стороны тела. Потом все тускнело, расплывалось - Виктор Иванович засыпал.
Через час-другой просыпался, шаркая шлепанцами, неторопливо шел на кухню, вспомнив, что когда-то именно там ему писалось лучше всего.
Кухня находилась с южной стороны, и там было еще жарче, чем в комнате. Высохшая раковина потрескивала. Тараканы, сухие и желтые, как сухарики, осмелели и гуляли, не обращая внимания на хозяина.
Виктор Иванович садился на табурет и таращился в перламутровое светящееся окно, словно именно оттуда должно явиться вдохновение. Но музе не хотелось на кухню.
Однажды вечером, в который раз анализируя возможные причины застоя, Виктор Иванович со страхом понял, что он попросту боится письменного стола, а помехи, якобы препятствующие его творчеству, на самом деле подсознательная психическая самозащита.
Дрема исчезла. Виктор Иванович взволнованно засопел, нашарил шлепанцы и несколько раз быстро прошелся по комнате. Сердце застучало быстрее, но работало, как и прежде, ровно и надежно. Виктору Ивановичу захотелось, чтобы в этой четкой работе случился небольшой перебой. Или хотя бы кольнуло. Тогда можно снова лечь на диван и, сложив руки на груди, предаваться возвышенным и умиротворенным мыслям. Что сделано много, что сердце не выдержало бури страстей, что... Виктору Ивановичу показалось на мгновение, что и взаправду в сердце что-то екнуло. Он внимательно прислушался и с некоторой досадой понял, что ошибся. И трезвый голос рассудка тут же стал ставить все на свои места. Сделано не так уж много. Пять книг в тридцать семь лет? Да полно! Пушкин в этом возрасте наработал целую библиотеку. И каких вещей! На здоровье пенять тоже нечего. Единственно, жирноват стал. Надо смотреть правде в глаза - выписался! Да, да... И нечего закатывать глаза, сопеть и надеяться на сердечный приступ. Черт тебя не ухватит с твоим бычьим здоровьем!
Но самое обидное не это. Но что же, что? Ага... Все пять книг написаны на материале из жизни, когда работал заместителем главного технолога завода, когда яростно врезался в гущу сражений, дрался за идею до изнеможения и спорил на совещаниях до хрипоты.
Когда вышла первая книга, он еще работал, но в драки уже не ввязывался, больше наблюдая со стороны. Виктор Иванович начал сознательно собирать факты, зная, что это должно пригодиться в творческой работе, когда станет профессиональным писателем. Но почему-то тщательно и бесстрастно отобранные за эти годы факты так и не попали ни в одну книгу.
Можно фантастикой заняться. Но здесь уже все было. Основательно вспахали почву трудолюбивые литераторы-фантасты. Ракеты... Эффект Эйнштейна, парадокс времени, пришельцы к нам, мы - к инопланетянам. Инопланетяне - добрые, если они имеют более развитую технику. Инопланетяне - злые, если не могут тягаться с нами в техническом отношении. Первопроходцы со стальными нервами и квадратными волевыми подбородками. Что еще из джентльменского набора фантастов? Черные дыры и параллельные миры... Нет, здесь ничего нового придумать абсолютно невозможно.
О чем же писать? Не о чем! Наверняка потому, что нет у него сейчас притока новой информации. Откуда же возьмутся новые идеи? Надо наблюдать жизнь, а не сидеть в этих стенах, будь они трижды неладны!
Тут Виктор Иванович вспомнил, как знакомый по издательству художник, улыбаясь в запорожские усы, однажды сказал:
- ...А если надумаешь в творческое затворничество в соединении с интересными впечатлениями - езжай в К. Хорошая деревенька. Был я там как-то на этюдах. Тишина!.. Поезд идет - за десять километров слышно. Люди там своеобразные. - Он помолчал и повторил с несколько странным выражением: - Да, очень своеобразные.
Виктор Иванович решил на несколько дней съездить в эту деревню.
2
Боясь опоздать, Виктор Иванович приехал на пригородный вокзал за полчаса до отхода электрички. Поезд уже стоял у платформы, но пассажиры не торопились заходить в душные вагоны. Виктор Иванович сел на скамью. Рядом расположилась группка из четырех парней. Они шумно и весело посмеивались над бородатым товарищем в штормовке:
- Результат на лице! Вот и весь результат! - донесся до Виктора Ивановича захлебывающийся от смеха голос, и он тоже невольно улыбнулся.
Мимо, тяжело ступая, прошли две полные женщины в цветастых платьях и старых выцветших кофточках. В руках они несли большие хозяйственные сумки.
- А я ей говорю, - почти кричала одна из них пронзительным вибрирующим голосом, и багрово-синие губы ее сжимались в паузах в злую полоску. - Я и говорю ей: смените пластинку на тон ниже! Нечего своего лоботряса защищать! Щас молодежь только водку пьянствует и беспорядки нарушает!
Незадолго до отправления, пятясь задом и багровея от напряжения, Виктор Иванович втащил в вагон раздутый рюкзак и, сев у окна, прильнул к стеклу.
Что-то прогнусавило радио. Виктор Иванович ничего не разобрал, но по тому, как засуетились на перроне, понял: объявили отправление. С глухим стуком сомкнулись двери, поезд дернулся и, с жадной торопливостью набирая скорость, стал уходить из вокзальной тесноты.
Взахлеб стучали колеса. Проплывали мимо электроопоры, настороженно поворачивая вслед за поездом длинные журавлиные шеи. Масляно блеснув, сошлись и разошлись пучки рельсов, и поезд вырвался на простор.
