Панасенко Леонид
НАДО ЗЕЛЕНЕТЬ
Он встал, как всегда, бесшумно, чтобы не разбудить жену. Было около шести по местному времени. В узком осколке слюды, который он прошлым летом оправил деревом, смутно отразилось его большое нескладное тело. «Будто в спешке собирали — из чего придется», — мельком подумал Ким и улыбнулся.
Он жил уже четвертую жизнь — двести сорок восемь лет от первого рождения и немногим больше тридцати от последнего — и каждый раз, меняя износившийся организм, до мельчайших деталей воссоздавал и свою не очень удачную телесную оболочку. Его приверженность к традиционной биоформе другие Импровизаторы считали чудачеством, прихотью мастера, потому что любая стабильность в изменяющемся мире всегда стоит немалых усилий, гораздо проще придумать себе тело более современное и удобное для работы. Он знал, что начинающие Импровизаторы охотно выращивают массу дополнительных органов чувств, дублируют сердечно-сосудистую систему, объясняя все эти приготовления будущими трудностями. Как же, им предстоит воистину божественное занятие — находить безнадежные, потенциально непригодные к самозарождению жизни миры и пробуждать их, оплодотворять сначала устойчивыми органическими соединениями, затем… Словом, каторжный труд генного проектировщика, обученного методам формирования материальных структур при помощи психополя. Всяческие эксперименты с собственным телом Ким считал баловством, пустой тратой сил и времени. По этому поводу он как-то бросил фразу, ставшую впоследствии крылатой: «Настоящий Импровизатор должен быть консервативнее природы; ей что, матушке, она могла экспериментировать миллионы лет, у нас же есть сроки и осознанная цель».
…Лес дымился свежей зеленью. Его наполняли бесчисленные шорохи и сдержанное движение: деревья разматывали свитки огромных листьев, готовясь с первыми лучами Звезды собирать драгоценную энергию.
Он потянулся, заложил руки за спину. И тотчас, как было уже не раз, в них ткнулась острая холодная мордочка.
— Это ты, Одноушко Мокрый Нос? — спросил Импровизатор, не оборачиваясь. — Выспался, разбойник?
Из-за отрогов Сумрачных гор уже пролились первые ручейки зари. На какой-то миг он вдруг почувствовал то ли приступ досады, то ли прикосновение скуки. Та же бессонница, сгоняющая ни свет ни заря с удобного ложа, тот же рыжий одноухий пес, скорее даже волк — животное ласковое, однако постоянно не ладящее со своими соплеменниками по стае.
«Не загрустил ли ты, старче? — спросил себя Ким. — Может, тебе надоел этот Рай, а? Может, тебя потянуло к людям? В толкотню, беготню, когда локоть — в бок, когда в затылок друг другу дышишь. Иначе откуда бессонница и суета мыслей? Почему вдруг самое дорогое — плоть от плоти твоей становится постылым и чужим? Но нет. Ты просто обленился. Ты забыл, что и Рай надо совершенствовать. Тебе наконец пора заняться делом».
Импровизатор вспомнил сегодняшнюю ночь и прикрыл глаза, наслаждаясь отрывками видений-воспоминаний, таких ярких, будто все повторялось вновь и наяву, а не в памяти.
…Он дунул на «подсолнух» — желтый здоровенный цветок, который создал специально для освещения, — и живой ночник погас.
— Почему ты дрожишь? Тебе холодно? Не надо так много купаться перед сном.
— Нет, Кимушка. Мне хорошо… с тобой. Только мне чуть-чуть страшно. Скоро, наверное, придут ветры. Я чувствую их приход.
— Глупенькая. Чем они нам помешают?
— Я не боюсь ветра. Но он приходит, когда приближается Звезда. Она становится тогда огромной, косматой… Она может упасть на наш дом. Ты сам как-то говорил.
— Спи, моя Отрада, спи. До лета еще далеко, но чтобы тебя успокоить… Я завтра же пойду к пустоши. Там мои глаза и уши, которые стерегут нашу Звезду. Все будет хорошо.
— Ох, Ким. Ты обещаешь и каждый, раз забываешь сходить. Ветер уже близко.
— Нет, нет, несмышленыш. Это всего лишь мое дыхание.
— Ким! Милый Ким…
Великий Импровизатор отогнал от себя ночные шепоты, взглянул на дом. Жена все еще спала. Он представил себе, как она спит: на левом боку, коленки подогнула, дыхание такое тихое, будто Отрада притаилась и к чему-то прислушивается. Он вспомнил ее всю, желанную и прекрасно-бесстыдную (господи, природе стыд не знаком), и подумал, что такое, наверное, известно только ему — любовь в трех ипостасях. Мужа, отца — это знакомо, аналогов хоть отбавляй, но Создателя…
— Схожу-ка я, Одноушко, к пустоши, — он ласково потрепал мордочку зверя. — Давно надо сходить, а я все ленюсь. Схожу, пока жена спит…
Он свернул на тропинку, которая вела через лес к пустоши, где семь лет назад причалил его кораблик и где по сей день дежурили приборы автоматической гелиостанции — Звезда, к несчастью, попалась нестабильная.
«Почему „попалась“? — подумал с непонятной горечью Импровизатор. — Ты сам выбрал ее. Ее и вот этот обломок, который и планетой-то нельзя назвать… Сам! Все сам».
Это были непривычные мысли, как и приступ тоски, как воспоминания непривычные и непрошеные. Раньше их не было. Раньше все было предельно ясно. Теперь, по прошествии семи лет… Что же изменилось? Что выкопал из недр души самоанализ, привычка к которому для Импровизаторов есть жизненная необходимость. Что он выкопал? Очередную дурь или… неизбежную мудрость, которая настигает всякого думающего человека. Если это мудрость, то чего ему не хватает в своем рукотворном Раю? Созерцай, размышляй…
Совсем некстати Ким вдруг вспомнил свое прощание, свой уход.
Он сам выбрал Звезду и когда корабль-матка вынырнул около нее из подпространства, стал поспешно собираться.
Генрих, командир корабля, его давнишний друг по третьей и четвертой жизни, упорно молчал, и это молчание рассердило Кима.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сухо заметил он. — Долг… творчество… нет ничего возвышенней, чем созидание жизни… ученики Великого… Ты забыл, что я свободный человек и посему имею, кроме обязанностей, уйму прав. Я выбрал из них одно — покой, отдых, называй это как хочешь. Не будешь же ты отрицать…
— Не буду, — грустно согласился Генрих. — Но все равно это эгоистично двести сорок лет знать только долг и вдруг… Импровизаторов много, есть профессионалы не хуже тебя. Но Великим нарекли только одного. Как ты думаешь — почему?
— Но я выдохся! — Ким рассердился всерьез. — Я запорол целую планету. Подумать только — не учел один вид, букашечку, и вся эволюционная постройка рассыпалась, рухнула. Ты знаешь, что я после Дзинтры спать не могу? Все думаю: как я мог так оплошать? Как?! Теперь там придется все переделывать. Заново! И это после Великого, — он попытался рассмеяться, но у него ничего не получилось.
