Александр Громов - Крылья черепахи

Мария Ивановна вздохнула. Как видно, не без причины. Похоже, две учительницы, поселенные в один номер, не нашли общего языка.

Тут же в очередной раз потерялся и сейчас же вновь нашелся Викентий-Кеша. Выглядел он как с мороза, хотя я мог поклясться, что из корпуса он не выходил – входная дверь была у всех на виду, – и сразу потребовал чаю с печеньем. Мария Ивановна встревоженно привстала, пытаясь потрогать его лоб, в ответ на что внук очень ловко увернулся и, обежав стол, показал бабушке язык. Толстый Леня хрюкнул и забулькал горлом – я не сразу понял, что он так хихикает. «Пофигист и вообще странный», – вспомнил я и согласился с этим определением. Э, а уж не он ли тут над нами шутки шутит? Жизнерадостный больно. Такому подошло бы быть угрюмым флегматиком...

– А я нанопитека слышал, – объявил Викентий. – Вон там, в коридоре. Я иду, а он мимо пробежал по стене. Только следов не оставил, наверное, ноги вытер...

– Викентий, – строго сказала бабушка, – не выдумывай.

– Не, правда, ба! Я вот так иду, а он вот так мимо – тук-тук-тук, а потом – фр-р-р!

– Хватит, – пресек Феликс. – Мы слышали. Когда на горизонте появятся мегапитеки – стучи в рельсу. Мы на тебя надеемся. А пока пей чай. Виталий, вам налить? – Я кивнул. – С лимоном и коньячком?

– Да. Спасибо.

– А без чая?

Этот змей-искуситель с профилем истукана с острова Пасхи держал в руке бутылку и улыбался самым обольстительным образом. Я выругал себя на все корки и махнул рукой.

– Только немножко.

– Само собой! – Феликс совсем расцвел и налил. – Вот так, да? Один моль да один моль – сколько будет? Если по-химически – два моля. А если по биологически, то две моли плюс все их потомство. Я говорил, что в моей комнате моли полно? Это все от кабаньей головы, она скоро совсем лысая будет. Леня, ты поддержишь?..

Мы сидели втроем, коньячок всасывался, и мне было хорошо. Десять минут назад Мария Ивановна ушла, извинившись и пожелав нам доброй ночи. Феликс не предложил ей коньячку, как видно, тоже заметив украдкой сунутую в рот таблетку, а может быть, просто хотел, чтобы она увела спать внука с его фантазиями насчет нанопитеков. Толстый Леня тоже не поддержал компанию и уволокся в свой номер. Зашла с улицы Надежда Николаевна, спросила, не видел ли кто из нас Инночку, и снова исчезла.

А пять минут назад в «Островок» ворвался рыболов Матвеич, хлюпая водой в галошах, сияя сумасшедше-счастливыми глазами и держа обеими руками за жабры скользкую рыбину, длинную, толстую и черную, как головешка. По-моему, в налиме было килограммов пять. Мы с удовольствием выслушали историю о том, как Матвеич, скользя по залитому водой непрочному льду, боролся с рыбиной не на живот, а на смерть, и насилу одержал верх. Рассказ геройского рыбака на три четверти состоял из междометий, а жестикуляция была такова, что, не будь я начеку, со столика рукавом тулупа было бы сметено на пол все, включая коньяк и налима. Феликс, выудив из кармана складной стакан, немедленно наполнил его, мы выпили за рыбацкую удачу, и тут на сцене появилось еще одно действующее лицо.

Строго говоря, лиц было два: Борис Семенович, вялотекущий шизофреник с манией преследования, и его телохранитель. Не тот, которого я видел утром и днем, а другой, еще крупнее и совершенно угрюмого вида. Мысленно я дорисовал ему шестиствольный пулемет, какие ставят на боевые вертолеты, волочащиеся по полу пулеметные ленты и базуку через плечо. Как хотите, а без пулемета и базуки была в облике этого мегапитека какая-то незавершенность. Есть такие функциональные люди – необходимое приложение к их любимому инструменту, а на большее они и не претендуют.

Пока Борис Семенович двигался к нам, а угрюмый телохранитель держался позади него и чуть сбоку, я забавлялся этой мыслью, хотя в ней при ближайшем рассмотрении не оказалось ничего забавного. Вот Матвеич – типичная приставка к мормышкам, валенкам и коловороту. Феликс на работе – к скальпелю и кривым иглам, которыми он каждый день сшивает чужие коленные связки, а Феликс на отдыхе – безусловно к коньячку, несмотря на хронический гастрит. Надежда Николаевна – к своей Инночке, хотя та инструмент только для расшатывания родительских нервов, Милена Федуловна – к французской бульдожке. А я? Неужели к ноутбуку? Гм... А кто сказал, что галерный раб – человек? Он приставка к веслу для верчения последнего.

Один лишь Борис Семенович не походил на приставку ни для чего. Для письменного стола, нарукавников и гроссбуха – нет, несмотря на брюшко и большие залысины с сидящими на них бисеринами пота. Для бронированной по особому заказу иномарки, фальшивых авизо и ручных депутатов – тоже нет, несмотря на телохранителей. Для сауны с девочками – тоже нет. Разве что для душа Шарко, электромассажа и целебных ванн? Да, пожалуй...

Борис Семенович приближался странно: казалось, в нем борются две противоположно направленные силы. Временами побеждала та, что толкала его вперед, и тогда он делал шаг. Временами силы уравнивались, и он настороженно замирал, как охотничья собака, скрадывающая дичь. Смотрел он только на меня.

– Это – кто? – произнес он раздельно, достигнув пустого кресла и вцепившись пальцами в кожаную спинку. От его взгляда мне стало не по себе. Тем не менее я строптиво спросил:

– Кто – это?

– Это Виталий Павлович из десятого номера, – преувеличенно спокойно отрекомендовал меня Феликс. – Виталий, это Борис Семенович.

– Я уже понял, – сдержанно сказал я и немедленно испугался, потому что Борис Семенович испугался чуть ранее и, кажется, сильнее меня. Что, мол, это я такое понял? – Очень приятно, – поспешил добавить я, мастеря на лице добродушную улыбку. – Присядете?

С минуту Борис Семенович смотрел мне в лицо и сопел. Зрачки его жутко расширялись и сужались. Капли пота на залысинах стали крупнее. Телохранитель пребывал поблизости неподвижно и горообразно.

По-видимому, моя наружность в конце концов произвела на Бориса Семеновича успокаивающее впечатление. Во всяком случае, сопеть он перестал и перевел взгляд с меня на стол.

– А это что? – спросил он строго, указав на рыбину.

Матвеич смущенно покашлял.

– Это... хм... кх... налим. Вот.

Борис Семенович подозрительно потянул носом воздух.

– Отравленный?

– Какой, едреныть, отравленный? Почему отравленный? – забормотал Матвеич, явно робея и стараясь казаться меньше объемом, что из-за громадного тулупа ему никак не удавалось. – Пойманный он. Из реки. Просто налим.

– Отравленный, – уверенно определил Борис Семенович, огибая кресло и плюхаясь в него. – Никто ничего не понимает, а всем будет хана. Кранты. Уже очень скоро.

– Почему? – спросил Феликс. Он выглядел заинтригованным.

– Загадили все, – продолжал Борис Семенович, не обратив на Феликса никакого внимания. – Воду травим, землю травим, а им это не понравится. Им это оч-чень не понравится! Они нас за это к ногтю возьмут. Мы думаем, наша она, Земля, а? А значит, все на ней можно. Шахты долбить, туннели, нефть качать, взрывы подземные устраивать... Умеем. Острова насыпать из мусора. Травить все живое – это уж обязательно. А вот хрен вам! Им это не понравится, я точно знаю. Коньяк, и тот пить невозможно, в нем пестициды... Рустам, коньяку!

Телохраняющий Бориса Семеновича мегапитек безропотно удалился и практически тотчас же появился вновь, но уже с бутылкой «Наполеона», стаканом и салфеткой. Протер стакан, посмотрел сквозь него на свет плафона и, брезгливо покосившись на распростертую поперек стола скользкую рыбину, поставил бутылку и стакан в некотором отдалении от нее. Засыпающий налим, протестуя, шевельнул жабрами.

– Им это не понравится, – внушительно повторил Борис Семенович, трясущейся рукой откупоривая бутылку, и я понял, что он всерьез напуган и вдребезги пьян. Не из тех пьяных, кому море по колено, а из тех, для кого лужа – море. – Они начнут действовать. И тогда уже не понравится нам...

– Кому что не понравится? – спросил я. – И кто начнет действовать?

Борис Семенович налил себе полстакана, выпил, как воду, взял с блюдца дольку лимона, повертел ее в пальцах, положил на место и посмотрел на меня сквозь пустой стакан.

– Почем я знаю, может, они уже начали, – глухо сказал он. – Кто? Хозяева, конечно. Не мы, а настоящие хозяева. Мы – тьфу, мелкие пакостники. Я думаю, они уже обратили на нас внимание, хотя вообще-то они медленные. Их работу сразу не увидишь. Для нас – века, для них – единый час... даже не час, а миг. Не надо было их тревожить, вот что...

– Кого? – спросил я.

Феликс молча толкнул меня ногой – терпи, мол, молча. На лице мегапитека Рустама отражалась угрюмая скука. Борис Семенович вдруг рассмеялся и погрозил мне пальцем.

– Хитрый... – сообщил он. – Все знать хочет. Думает успеть, когда начнется. Не-ет, никто не успеет убежать, да и некуда нам бежать, мы больше нигде жить не умеем, это они думают, что мы пришлые и нас надо гнать...