— Кто–то едет, — Костя прислушался, — точно, копыта… И сбруя бренчит. Медленно едет, шагом.
Друзья отошли и стали за деревьями так, чтобы их не сразу было бы видно с дороги. Константин, на всякий случай, нащупал в кармане газовый баллончик, а Борис положил руку на черенок лопатки.
Из–за деревьев показался всадник и немедленно свернул к колодцу.
— Слушай, что за зверь такой? — еле слышно спросил Костя, — морда вроде лошадиная, низковат только — как пони, но уши больно длинные. И хвост какой–то странный.
— Мул это. Ты что, не видал их никогда, — также шепотом ответил Борис, — ты лучше на мужика смотри.
— Не–а, не видал. А мужик что — монах наверное. Католический. Вон — плешь выбритая.
Человек верхом на муле был, действительно, одет в запыленную коричневую рясу с откинутым капюшоном. На ногах у него были покрытые пылью веревочные сандалии на деревянной подошве. В стриженных под горшок черных волосах, пробивалась седина. Начавшая зарастать тонзура, подтверждала слова Константина. На обветренном, загорелом лице выделялись кустистые брови. На вид ему можно было дать лет 45–50.
— Видимо христианство тут также есть, — тихо сказал Борис, — надо бы с ним поговорить.
Тем временем, всадник спешился, отцепил от поклажи, громоздившейся позади седла, кожаное ведро, размотал веревку, заменявшую ему пояс, привязал ее к ведру и наклонился над колодцем. Первое ведро с водой он вылил в желоб, куда немедленно сунул свою морду мул. Затем он достал еще одно ведро воды и прильнул к его краю губами. Пил он жадно и не заметил друзей, которые вышли из–за дерева и приблизились к колодцу.
— Доброе утро, падре, — поздоровался по–французски Константин.
От неожиданности монах выронил ведро и, схватившись за висевшее на груди распятие, что–то забормотал на латыни. Секунд через пятнадцать, разглядев, что подошедшие путники не держат в руках оружия и, вроде как, не собираются покушаться на его жизнь, он успокоился и перекрестил обоих распятием. Затем, взглянув на посохи в руках молодых людей, он разразился длинной фразой, из которой Борис практически ничего не понял. Константин однако не растерялся и начал, хоть и запинаясь, что–то монаху объяснять. Тот кивал и задавал новые вопросы.
— Слушай, на каком это вы, — тихо спросил Борис, дождавшись паузы, — а то я только пару слов разобрал. Вроде на французский и похоже, но не совсем. И латинские слова вроде проскакивают.
— Это осситан — провансальский диалект. На юге Франции на нем многие говорят, а мы здесь уже три года отдыхаем, вот и я нахватался, — пояснил Костя, — он предположил, что мы паломники и идем поклонится мощам святого Сиприена. Я сказал, что да, мы идем именно туда и, что мы издалека, поэтому ты мол совсем языка не знаешь, а я знаю, но плохо. Он спросил откуда мы, а я сначала хотел сказать, что из России, а потом вспомнил, что там католиков не любят и сказал, что из Литвы. Он еще спросил в каких еще святых местах мы были, так я сказал, что ты мол был в святой земле, а потом мы вместе поклонялись ченстоховской богоматери, а потом мощам святого Морица. Это в Магдебурге, я случайно вспомнил, мы с Динкой в свадебное путешествие по Австрии и Германии ездили, так нас на экскурсию возили в это место. Он впечатлился, но не очень верит — говорит, что одеты мы больно странно и еще, что мы недостаточно поизносились для такого путешествия. Так я ему на твои джинсы потертые показал. Это его немного успокоило, а также то, что имена у нас христианские.
— Получается, что географически мы примерно в том же месте где и были, — Борис почесал голову, — давай расспроси его еще. У тебя вроде неплохо получается. Надо же понять куда мы попали.
Пока друзья объяснялись, монах одел мулу на шею торбу с отрубями и достал из седельной сумки несколько слегка зачерствевших лепешек и приличный кусок козьего сыра. Борис набрал в ведро свежей воды, и путники уселись на траву. Едва Борис вытянул ноги, как монах, выпучив от удивления глаза, начал тыкать пальцем в рифлёную подошву кроссовок и что–то спрашивать. Оказалось, что он интересуется из шкуры какого зверя сделаны эти подошвы. Он мол видел и слоновую кожу, но даже она не такая толстая. Константин, не растерявшись, начал впаривать ему басню про морского зверя — моржа, который водится далеко на севере и спит на льду, а потому ему нужна такая толстая шкура, чтобы не замерзнуть. Тот только восхищенно ахал и качал головой.
Монах оказался очень общительным и совсем не жадным. Друзья перекусили хлебом с сыром, запивая его колодезной водой и за это время узнали, что его зовут брат Антонин, что он второй помощник келаря бенедиктинского аббатства святого Сиприена и возвращается он из Авиньона, куда его посылал настоятель с письмом к епископу. На вопрос, почему дорога такая пустая, инок ответил, что сегодня воскресенье и все добрые католики сейчас в храме слушают мессу. Он тоже должен был вернуться еще вчера, но его мул расковался и, вообще упрямая скотина идет только с такой скоростью, с какой сама хочет. А в аббатстве у них более семидесяти братьев и еще две дюжины послушников и хорошо, что последние три дня он был в дороге, так как путешествующим пост соблюдать не обязательно, а настоятель с этим очень строг и кроме хлеба и воды по пятницам братьям ничего не позволяется. Еще они узнали, что Антонину сорок один год и всю жизнь он провел в монастыре. Сначала, конечно, в приюте при монастыре, поскольку мать его умерла при родах. А отца он своего не знает и знать не желает, поскольку это был один из богопротивных английских солдат, который снасильничал честную девушку в самом конце войны. И вообще жизнь в последние годы лучше стала, а то, после искоренения альбигойской ереси и начавшейся вскоре войны, Лангедок совсем запустел. Но сейчас крестьяне стали возвращаться. Разводят коз и овец, закладывают виноградники. С тех пор как парламент Тулузы получил право назначать баронов и, соответственно снимать тех из них, кто не наводит порядок в своих землях, разбойников в основном повывели, хотя из Баскии иногда еще набегают довольно большие шайки, да пираты тунисского бея шалят вдоль побережья.
— Слушай Костя, — Борис, выслушав перевод последней сентенции монаха, был серьезно обеспокоен, — он действительно сказал про «альбигойскую ересь»? Но это же было в 12–м веке, или начале 13–го, насколько я помню. Неужто нас в прошлое занесло. Надо срочно выяснить какой сейчас год.
— Сейчас попробую, — Константин дождался пока монах на секунду замолчал, чтобы перевести дух и влез с вопросом, — Падре, а кто же у вас здесь правит? Нежели парламент, как в языческом Риме?
— Что ты, что ты, — замахал руками монах, — как можно сравнивать христианнейшую Францию с погаными язычниками. Наш король Шарль VIII Валуа был помазан на царство по всем правилам в Реймсском соборе пять лет назад. А до него правил больше двадцати лет его отец Луи XI. Правда король еще очень молод и пока ему не исполнится 21 год регентом при нем его сестра, Анна Французская с мужем. А парламент подчиняется графу Тулузы и решает в основном земельные и налоговые вопросы. В Париже тоже парламент есть, и он подчиняется королю.
