– Ну, очухался? – неожиданно мягко говорит Виктор. – Вставай, пойдем, время идет…
Антон отрицательно мотает головой.
– Сгинешь здесь, дурачок, – мягко говорит Виктор.
– Это не твое дело, – отвечает Антон. Он вытирает лицо, смотрит на ладонь. – Я тебе больше не верю, шеф, – спокойно говорит он. – Уходи с богом. Профессор, вы ему не верьте. Он знаете зачем нас с собой взял?
– Догадываюсь, – говорит Профессор. Он нервно курит, руки его дрожат. Одного стекла в его очках нет.
– Он нас взял, чтобы мы для него ходили через огонь, – говорит Антон.
– Мы для него отмычки, живые тральщики. Ты зачем нас взял, шеф, а? Польстился на наши две сотни, уважаемый проводник? А?
Виктор присаживается напротив него, закуривает.
– Слушай, ты, – говорит он. – Это Зона. Здесь всегда так было и всегда так будет. Ты пойми: если ты со мной пойдешь, то, может быть, и вернешься живой. А если останешься, то верная смерть. Ты что же, надеешься этого своего покоя дождаться? Не дождешься. Он, может быть, в следующий раз только через сто лет снова появится…
– Не твое дело, – говорит Антон. – Дождусь.
– А может, и никогда не появится. А со мной пойдешь, будет тебе Золотой Круг, проси все, что хочешь… Покой хочешь? Тишину? На тебе тишину, на тебе покой…
Антон сплевывает тягучую слюну.
– Золотой Круг, говоришь? – медленно произносит он. – А почему это Стервятник повесился, а, шеф?
– Стервятник-то здесь при чем? Ты ж не Стервятник!
– Нет, ты нам скажи: почему Стервятник повесился?
– Потому что сволочь он был, – резко говорит Виктор. – Убийца, дрянь! Потому что он не за богатством к Золотому Кругу пошел, он за братом своим пошел, а его жадность одолела…
– Ну?
– Что – ну? Он брата своего загубил единственного, мальчишку! Повел его в Зону и подставил где-то… Ушел вдвоем, вернулся один. Его совесть замучила. Он потом себя совсем потерял. Вот и пошел за братом, брата пошел вернуть, а когда дошел, натура его поганая свое взяла… Ведь Золотой Круг только одно желание выполняет. Дошел до него – получай награду, но только одну. Еще чего-нибудь хочешь – снова иди… Он же дрянь был, понимаешь? Дрянь!
– Понима-аю, – говорит Антон, нехорошо улыбаясь. – Это я все понимаю. Тут и понимать нечего. А ты мне скажи, почему он повесился? Почему он снова к Золотому Кругу не пошел? За братом. А?
– Этого я не знаю, – угрюмо говорит Виктор.
– А я знаю! – вкрадчиво произносит Антон. – И ты знаешь, только признаться себе боишься…
Он рывком поднимается и оттаскивает свой рюкзак к стене ближайшего дома.
– Уходите от меня к черту! – говорит он. – Я здесь остаюсь. Ждать буду. Сто лет ждать буду. Сдохну здесь, а к вам не вернусь. Ничего там у вас не осталось. Ни добра, ни любви, ни дружбы. Только подлость и гниль. Я думал – вдохновенье. Я думал – шедевры. Профессор! Ничего этого нет! Понимаете? Нет! Потому что писать – это мерзко. Я не могу больше. И не хочу. Это постыдное, гнусное занятие, все равно что чирьи выдавливать перед зеркалом! А они требуют: пиши, пиши еще, пиши! Ты обязан, ты должен… Хватит. Сами теперь пишите. Я покоя хочу. Мне больше ничего не надо. Покоя и свободы от сволочей! Уходите.
Виктор и Профессор, горбясь под тяжестью рюкзаков, медленно уходят вдоль улицы. Антон смотрит им вслед. А может быть, и не им вслед. Может быть, он ждет, что вот-вот снова появится мир покоя и тишины. И он видит, заранее напрягаясь, как улица заволакивается дымкой, и он уже делает судорожный шаг вперед, но тут в дымке возникают очертания чего-то совсем другого: гигантские многоэтажные здания, отсвечивающие стеклом, потоки машин, толпы спешащих пешеходов, вспыхивающие рекламы… И, уже не дожидаясь, пока этот ненужный, ненавистный мир сформируется окончательно, Антон поворачивается к своему рюкзаку. И замирает, увидев то, чего не замечал раньше.
В десятке шагов у стены – груда каких-то лохмотьев, из-под которой виднеются белые кости и жутко усмехается белый череп, и рядом – полуистлевший ранец.
Тогда он торопливо расшнуровывает свой рюкзак и вытягивает из него бутылку.
Виктор и Профессор идут по проселочной дороге. Поселок давно остался позади. Дорога покрыта тончайшей пылью, при каждом шаге пыль взлетает и некоторое время висит в неподвижном воздухе. Очень жарко, впереди над дорогой ходят марева.
Справа вдоль дороги тянется ветхая полусгнившая изгородь, за изгородью – поле, заросшее сильно засоренной пшеницей.
Потом они видят пролом в изгороди. И рубчатые следы гусениц, протянувшиеся от пролома к дороге и дальше по дороге вперед.
– Ага, – произносит Виктор. – Вот они, значит, где прошли.
– Кто? – спрашивает Профессор.
– Эти, ваши… Ну, экспедиция от вашего института… Ну, ты должен знать. Полгода назад они отправились и пропали…
Профессор останавливается.
– Милованович? – ошарашенно спрашивает он. – Группа Миловановича?
– Ну, это тебе виднее, чья это была группа, а я все думал: каким же путем они шли и где сгинули? Теперь понятно… Ну, досюда они во всяком случае дошли… Углубились. Ладно, посмотрим, где их пришлепнуло.
И они идут дальше по рубчатым следам гусениц.
Они стоят у развилки. Одна дорога идет вверх по склону пологого холма, а другая огибает этот холм слева и пропадает за ним. Рубчатые следы ушли по левой дороге.
– Вот досюда я в последний раз дошел, – с удовольствием говорит Виктор. – Стою, как дурак, и не понимаю, что дальше делать. У Стервятника на карте одна дорога, а здесь – две. Стою и не могу. Ни прямо не могу, ни влево. Ну, а раз не могу, значит, нельзя. И повернул я оглобли.
– Милованович пошел влево, – нерешительно говорит Профессор.
– И сгинул! – подхватывает Виктор. – Значит, нам куда идти? Постой, впереди пойду я. Не нравится мне этот холмик, все равно не нравится… С вершины холма хорошо видно место, дальше которого не смогла пройти экспедиция Миловановича. Это мост через глубокий овраг. Нижняя дорога ведет через этот мост и скрывается за купами деревьев на другой стороне оврага.
Профессор и Виктор смотрят туда, прикрывая глаза от солнца. На лице Профессора выражение ужаса и горестного изумления, а на лице Виктора – что-то вроде мрачного злорадства.
Группа Миловановича идет на трех гусеничных машинах. Передняя машина – обычный военный бронетранспортер, остальные две – вездеходы, оборудованные под походные лаборатории. Людей не видно, только из командирского люка передней машины торчит, высунувшись по пояс, сам Милованович – сухощавый пожилой человек в рубашке цвета хаки с засученными рукавами, черный, горбоносый, с толстыми усами, которые, как у гайдука, опускаются ниже подбородка.
