- Я никогда не простужаюсь, - промолвила девушка, в ее голосе ощущалось презрение к болезням Реми Перти и ему подобных господ.
- Хороший ли человек твой господин? - спросил монах напрямую.
- Он меня кормит и одевает, - против всех ожиданий сразу ответила девушка.
- И больше ничего? Так он мог бы вести себя со своим грумом или поваром. Насколько я слыхал, он очень дорожит тобой.
Девушка повернулась к Кадфаэлю лицом. Он как раз долил доверху во флакон медового сиропу и закрыл флакон затычкой. Встретив взгляд девушки, глаза в глаза, Кадфаэль понял, что она знает что почем и не питает излишних иллюзий, и если даже не была бита, то опасается побоев и готова к тому, чтобы всячески избегать их, а в случае чего и дать сдачи. Она оказалась куда моложе, чем предполагал Кадфаэль, однако никак не старше восемнадцати лет.
- Мой хозяин очень хороший поэт и менестрель, не сомневайся. Всему, что я умею, научил меня он. Конечно, кое-что дал мне и господь бог, но хозяин научил меня пользоваться всем этим. Если я ему чем и обязана, то именно этим, да еще пищей и одеждой, но это все. А мне он ничего не должен. При покупке он сполна расплатился за меня.
Кадфаэль опять посмотрел девушке прямо в глаза, дабы понять, насколько буквально следует понимать ее слова.
- Именно купил, а не нанял, - сказала она, улыбнувшись. - Я его рабыня, и мне у него куда лучше, чем у того человека, у которого он меня приобрел. Неужели ты не знал, что рабство еще сохранилось?
- Уже много лет назад епископ Волстан запретил рабство и многое сделал для его искоренения если и не во всем мире, то, по крайней мере, в Англии. Однако, как я слыхал, работорговля хоть и скрытно, но все еще существует. Она идет через Бристоль, тайком, конечно, но о ней известно. Правда, валлийских рабов перевозят морем, главным образом в Ирландию, потому что здесь на рабах не особенно разживешься.
- Судьба моей матери свидетельствует о том, что эта торговля идет в обе стороны. В неурожайный год, когда кормить семью было нечем, отец продал ее, свою единственную дочь, бристольскому торговцу, а тот перепродал одному небогатому лорду из Глостершира. Этот лорд держал ее как наложницу, пока она не умерла, но я была зачата не на его ложе. Моя мать умела избавляться от плода, зачатого от хозяина, и сохранить плод, зачатый от мужчины, которого она и впрямь любила, - сказала девушка, нисколько не смущаясь. - Но родилась я рабыней. Тут уж ничего не поделаешь.
- Можно было бы сбежать, - предположил Кадфаэль, правда не очень уверенно.
- Сбежать? А зачем? Чтобы оказаться в еще более тяжких оковах? У Реми меня хотя бы не бьют, он ценит меня за то, что я умею петь и играть на инструментах. Но у меня нет ничего своего, даже одежды. Куда мне бежать? Что делать? Кому довериться? Нет, я еще не сошла с ума. Я бы и убежала, если бы нашла такое место, где мне будет лучше. Да и боюсь я, что меня поймают и вернут обратно. А тогда мне станет совсем плохо, не то что сейчас. Чего доброго, еще в цепи закуют. Нет уж, я, пожалуй, подожду. Может, что и переменится, - сказала она, пожав своими прямыми плечами, несколько широковатыми для девушки. - Реми не такой уж и плохой человек. Я знавала людей куда хуже. И я умею ждать.
Следовало признать, что в данных обстоятельствах ее слова были вполне разумны. По всей видимости, провансальский хозяин девушки не домогался ее тела, а служба в качестве певицы доставляла ей одно удовольствие. Ибо чем не удовольствие пользоваться дарованным от бога? Реми одевал и кормил ее. Если у нее и не было особой любви к нему, то не было и ненависти, более того, она прекрасно понимала, что, обучая ее разным искусствам, Реми дает ей средства к существованию, покуда когда-либо ей не удастся найти такое место, где можно будет в безопасности вести самостоятельную жизнь. Девушка была молода и вполне могла подождать еще несколько лет. Тем более что Реми как раз занимался поисками могущественного покровителя, при дворе которого она могла бы подыскать место и для себя.
Кадфаэль подумал, что, однако, и в этом случае она останется не более чем рабыней.
- А я-то решила, ты сейчас укажешь мне какое-нибудь безопасное местечко, где я могу укрыться и где меня не станут искать, - с иронией в голосе вымолвила девушка. - Нет, в монахини меня Реми ни за что не отпустит!
- Боже упаси! - горячо возразил Кадфаэль. - Из монастыря ты сбежала бы уже через месяц. Нет, такого совета ты от меня не услышишь. Монастырь не для тебя.
- Ну конечно, он для тебя! - сказала девушка, озорно взглянув на монаха. - И для этого парнишки Тутило, что из Рамсея. Ему ты тоже посоветуешь сбежать? Ведь мы с ним так похожи. Жизнь заставляет меня жить в рабстве, а его вынуждает вести жизнь слуги при отвратительном старике, который не больно-то его жалует. Что поделать, он третий сын бедняка, надо же и ему как-то жить.
- Я убежден, что это не единственная причина, заставившая его уйти в Рамсейскую обитель, - сказал Кадфаэль, еще раз встряхнув флакон с микстурой, дабы лишний раз убедиться в том, что все хорошо перемешалось.
- А я думаю, единственная! Хотя сам Тутило, возможно, того и не понимает. Незнакомый с превратностями судьбы, он думает, что это его призвание. - Кадфаэль догадался, что сама-то девушка слишком хорошо знакома с такими превратностями, хотя выработала у себя скорее презрение к ним, нежели страх. - То-то он из кожи вон лезет! За что бы ни взялся, он делает это всем сердцем и до конца. Но если бы парень хорошенько подумал, то поумерил бы свой пыл.
Кадфаэль смотрел на девушку с некоторым удивлением.
- Как я посмотрю, тебе известно куда больше моего об этом юном брате, сказал он. - Мне-то казалось, ты просто не замечаешь его. По обители ты ходишь, словно призрак, потупив очи. Я тебя вообще редко вижу. Как же тебе удалось поговорить с ним? И более того, проникнуть в его мысли!
- Реми как-то испросил разрешения, чтобы Тутило был у нас третьим голосом. Но мы почти не разговаривали. Само собой разумеется, никто не видел, чтобы мы поглядывали друг на друга или беседовали. Ведь он монах, и ему нельзя находиться наедине с женщиной, а я и вовсе рабыня. Заговори я с каким-нибудь юношей, могут подумать, что я позволяю себе то, что дозволено лишь свободной женщине, или, чего доброго, сговариваюсь о побеге. Я привыкла притворяться, да и он не дурак. Тебе нечего опасаться, Тутило вовсю старается стать святым на благо своего монастыря. Ну а я - просто голос. Мы говорили только о музыке, и все.
Это была чистая правда, но явно не вся, ибо за одно-два коротких свидания девушка никак не могла столько узнать о Тутило, а говорила она о нем весьма уверенно.
- Ну как, микстура готова? - спросила она, неожиданно вспомнив о своем поручении. - Реми не любит долго ждать.
