Вот таким было начало.
IV
Как я сказал, с того дня прошло четыре месяца. Три дня у меня и у Димки ушли на улаживание дел на Земле. Я съездил к родителям, отдал ключи от квартиры, наплёл, что уезжаю по делам фирмы в Америку, возможно, надолго. Послушал наставления отца, за всю жизнь, не уезжавшего от дома дальше двухсот километров, и молчание мамы. Ох уж это молчание, оно для меня тяжелее любой ругани, любого наказания. Раз мама молчит, значит, я не прав. Значит, она мне не верит. «Прости меня, мама, я расскажу тебе всё, после» — сказал я ей, когда уезжал, и увидел впервые за много лет её слёзы. Боже, что за наказанье — сначала Анюта, теперь вот мама. Не верь теперь в женскую интуицию.
Что делал Димка, я примерно догадывался. Наверняка, в нашем городе не одна дурёха решила дожидаться возвращения скитальца Круглого… а может, и одна. Как-то в последнее время стал мой друг сентиментален.
Что меня стало в последнее время радовать, так это здоровье. Режим, тренировки и всякие хитрые пилюли-процедуры сделали своё дело. Я забыл, что такое хроническая усталость, сонливость, голова сделалась легкой, мысли ясными. Сбросив пару килограммов, как ни странно, я вдруг обнаружил у себя мышцы там, где раньше не замечал.
Новые навыки давались поначалу с большим трудом, но постепенно появилось чувство, как будто я просто стал вспоминать то, что когда-то умел. До сих пор даже вождение машины было для меня делом напряжным, а сейчас я пилотировал планетарные модули не намного хуже пилотов со стажем. Но налёт в реале оставался небольшим, всего сорок часов, из них десять с инструктором.
С Круглым творилось примерно тоже самое. Если раньше он смотрелся бывшим спортсменом, то теперь выглядел, как настоящий атлет из рекламы чего-нибудь мужественного, например, зимних покрышек или горных лыж. И всё же. К концу четвёртого месяца стала меня мучить иногда беспричинная тоска. И вот за что я люблю Димку Колесниченко — за умение почувствовать момент, «попасть в струю».
Как-то вечером он появился у меня в каюте в тот момент, когда я пытался выполнить стойку на одной руке на спинке стула. Он улыбался так загадочно, что я задал свой вопрос сразу, как только его физиономия просунулась между дверью и косяком. Возможно, я был немногословен:
— Ну?
— Дык!
— …
— Ты прав, новость совершенно потрясающая. У нас завтра увольнительная, так сказать. Руководство, взвесив, измерив и прикинув на глаз, решило — нам нужен отдых.
Он добился своего, стул дрогнул, и я таки сверзился на пол, правда, грамотно сгруппировавшись.
— Не знаю, друг мой, — отвечал я, поднимаясь с пола. — Я должен подумать. У меня, видите ли, некоторые проблемы с силовой подготовкой… координация движений порой подводит. Не следует ли мне, по вашему мнению, напротив, уделить большее внимание тренировкам?
— Не думаю, коллега. Мне думается, что ваши проблемы имеют свои корни в отсутствии свежих впечатлений и некотором гормональном застое. Во время беседы с доктором Корниловым мы сошлись именно на этой точке зрения.
— Так ты что, ему челобитную подавал?
— Не-а. Просто припёрся в кабинет и возопил «не могу больше! Пустите на воле погулять, гражданин начальник!». И дрогнуло сердце сурового старика. Так что, дней на пять Землю нам отдали на разграбление.
Вот тут я и понял, что отпуск — именно то, что мне сейчас необходимо больше всего. Пусть, что угодно, говорят о вреде таких перерывов, плевать. Хочу гулять.
Если б ещё знать заранее, к чему приведёт наше «хочу».
V
Нельзя войти в одну реку дважды. Пробовал, знаю — нельзя. И всё же каждый раз приходится осознавать простой факт заново. Вот они — наши ребята, стоят напротив, улыбаются, жмут руки, хлопают по плечам. Анька не выдержала, повисла на шее, чмокнула:
— Сашка! Какой ты стал…мужик. Давай рассказывай, как вы там. Почему Дима не приехал?
Дима, умный, он заранее чувствует такие моменты. Он сразу заявил — нет, мол, пока меня не тянет на вечер воспоминаний. Смотрю вот на них и вижу расстояние, что нас разделило, и похоже, что навсегда. Они остались, а мы ушли и продолжаем идти. Останься я тогда, были бы мы вместе, были бы у нас общие радости, проблемы и общая жизнь.
Они остались всё такими же — милыми, умными и разными, но остались. Глядя на них, я теперь мог лишь радоваться, как радуются, общаясь с детьми. И не мог поделиться с ними чем-то серьёзным. Впервые я почувствовал, что смотрю на Анюту как на младшую сестрёнку, до сих пор всё было с точностью до наоборот.
Мы прошлись по нашей, нет, по их, новой лаборатории, на вывеске которой, конечно же, значилось «Лаборатория света и тьмы». Серьёзная фирма может себе позволить некоторую несерьёзность. Богатство и роскошь оборудования ещё недавно могли повергнуть меня в шок. Мечта фаната-технаря, а не фирма.
Я пробыл там больше часа и ушел с чувством невозвратимой потери. Прошлое хорошо в воспоминаниях, но встречаться с ним. Увольте. Город постарался соответствовать настроению — осеннее небо готово к дождю, облетевшие деревья, серые дома и спешащие спрятаться под крышу люди. Я шёл по городу без цели, просто шел, как любил ходить по лесу, вдыхал холодный воздух и чувствовал, как постепенно освобождаюсь от остатков того, что было моей сутью ещё совсем недавно.
Нет больше инженера Кармагина, есть без пяти минут капитан Большого Друга, руководитель Первого поиска — Александр Станиславович Кармагин, прошу, черт побери, любить и жаловать.
Я вытащил мобильник, вызвал Круглого, тот ответил после восьмого гудка:
— Ну что, как там дела? — Димка постарался быть нейтральным.
— Знаешь, дружище, а ведь мы остались одни, то есть не одни, конечно, но… — я бы еще долго мямлил, но друг не стал держать паузу.
— Вот и ладушки, ты всё понял. Теперь можно с тобой разговоры разговаривать. Давай сегодня ближе к вечеру… лучше, наверно, у тебя. Я позвоню, — быстро выпалил он и отключился.
Ну, и что прикажете делать? До вечера далеко. И что за разговоры такие? Посмотрел на мобильник, вызвал такси и поехал к родителям. Уж там-то разочарований не будет. Опомнился, заехал в магазин, купил цветы маме, а отцу полное собрание советских комедий на DVD.
Дома ничего не изменилось, тихо, спокойно, хорошо. У меня давно свой дом и своя жизнь, а вот только тут чувствую себя по-настоящему дома.
Отец, посмотрев на меня пристально, ещё в прихожей произнёс как-то чересчур торжественно:
— Ну вот, мать, а ты говорила — Сашка никогда не остепенится. Посмотри — настоящий мужик.
Мама взглянула на меня с немым вопросом. Я отвёл глаза, она вздохнула и пошла в комнату, прижав к себе букет.
