Ознакомительная версия.
Лена поёжилась и покрепче закуталась в куртку Стаса. «Да, здесь тоже март. Как и у нас. Только не в Москве, а, скажем, в Сочи или в Феодосии. Но всё равно холодновато- то-то народ к кострам жмётся… впрочем, нет, не потому. У костров их собирает что-то другое – с одной стороны новизна походной жизни, столь привлекательная для городской ребятни и студиозусов, а с другой, – древний инстинкт, повелевающий искать места у огня, когда трудно, мутно на душе, когда не знаешь, что будет дальше…
Стась молча шёл за Простевой. За спиной его не утихал бубнёж – Баграт уже четверть часа препирался с Маркеловым. Стась не прислушивался – надоело, устал. Хотелось уйти в тень, пропустить друзей-приятелей мимо и подсесть к одному из костров, с подростками… да хоть к тому, от которого раздаётся знакомая мелодия на гитаре. Суета, вызванная концертом местной живности, постепенно улеглась, и народ предсказуемо разбирается на кучки вокруг костров. Возле ближайшего, где побренькивала гитара, блеснул оружейный металл…
– Голубевские котята. – уловил её мысли Стась. – «Бодрствующая смена». Андрюха носится, проверяет караулы, а эти – в резерве…
Подошли поближе – Баграт с собеседником, не умолкая, проследовали мимо, – и пристроились за спинами ребят, напротив гитариста. По обе стороны от огня в песок были воткнуты узловатые, корявые, чёрные ветки местного кустарника; его густые заросли начинались сразу за складами. Над костром висел чайник и круглый, закопченный котелок. Крышка его, неожиданно блестящая, чистая, валялась на песке рядом.
«Уже успели закоптить. – подумалось Стасю. – А ведь наверняка только сегодня со склада получили…»
Паренёк справа уставился в огонь, нянча на коленях полуразобранный АК. У ног, на песке, на аккуратно разложенной тряпице лежали маслёнка и ёршик; рядом, из высокой, круглой коробки с нарисованными на синем боку засахаренными лимонными дольками, торчал блестящий затвор с длинным стержнем газового поршня. Оранжевые отблески костра играли на полированной стали. Видно было, что пацан собрался чистить оружие да отвлёкся, заслушался.
– Хорошо им. – шепнул Стась Лене. – Почистил ствол – и никаких проблем с Переносом, знай, слушай да чаёк прихлёбывай. Не то что мы, грешные…
– Ну да, – тоже шёпотом отозвалась Лена. – «каждый раз, как только тебя скрутит, садись и чисти автомат.» Так, что ли?
– Так. – кивнул Стась. – Вообще, полезно, когда есть чем руки занять… и мозги. Проще жить, знаешь ли.
– Проще больше не будет. – покачала головой Простева. – Они просто ещё не поняли, что всё это – навсегда. Для них это пока что поход, забавное приключение… А назавтра взрослые наверняка что-нибудь придумают и вернут их к папам и мамам. И никто ещё не понял, что взрослые ничего не придумают, и это всё – навсегда….
– А мы-то сами это разве поняли? – подумал Крайновский, но кивнул. Спорить с Леной не хотелось.
– Голубевским всё-таки легче. – продолжала Лена. – Они не первый год вместе, ездят по походам, и вообще – привыкли друг за друга держаться. Книги Владислава Петровича, знаешь ли, к этому располагают…
Стась пожал плечами. В отличие от остальных казаковских друзей, он не был поклонником творчества Крапивина. Но тут с Леной сложно было не согласиться – в их ситуации книжное противопоставление «мира детей» «миру взрослых» могло, пожалуй, сыграть на руку.
Сидящий по ту сторону костра гитарист перестал играть, подкрутил колки и снова взял аккорд. Ему сразу стали подпевать. Стас припомнил – эту песню как-то пел Голубев, и Малян тогда ещё едко о ней отзывался. Андрюха, помнится, здорово бесился – он не ладил с Багратом. Но здесь песня звучала …уместно, что ли?
Надежда, я вернусь тогда,
Когда трубач отбой сыграет,
Когда трубу к губам приблизит
И острый локоть отведет.
Надежда, я останусь цел:
Не для меня земля сырая,
А для меня – твои тревоги
И добрый мир твоих забот.
«Не заигрались бы только. – подумал про себя Стась. – А то ведь у этих мальчиков автоматы взрослые…»
У костра пели всё громче. Из темноты подтягивались новые слушатели и вставали за спинами. Кое-кто уже подтягивал:
Но если целый век пройдет,
И ты надеяться устанешь,
Надежда, если надо мною
Смерть распахнет свои крыла,
Ты прикажи, пускай тогда
Трубач израненный привстанет,
Чтобы последняя граната
Меня прикончить не смогла.
«…Удивительно. Ведь слова-то те же, что каждый из нас каких-то лет пять-семь лет назад пел на школьных линейках. Ну, может не эти, может, похожие… только там это было тоскливой повинностью, надоедливой формальностью, и все мы ждали, когда это кончится и можно будет заняться чем-то действительно важным – скажем, списать задачку на урок математики, поиграть в школьном вестибюле в «конный бой», а то и вовсе сорваться с уроков в кино… А потом, уже в институте, мы хихикали, когда застроенные институтской самодеятельностью сокурсники выводили со сцены официозные баллады о БАМе или Малой Земле…
Что же здесь – иначе? Что произошло в мозгах этих подростков – вполне циничных, как это принято в 86-м, не самом романтическом году? Или дело в особом таланте Окуджавы, что заставляет верить самым истёртым словам?»
А стоящие за спинами котят ребята и девчонки теснее сомкнули круг. Стась не заметил, как на плечи ему легли чьи-то руки – весь круг сплёлся руками. Вон, и Лена, всегда резко пресекавшая попытки притронуться к ней – пусть в шутку, случайно, – тоже положила руки на плечи щуплому, долговязому студенту и девице лет семнадцати, и тоже подпевает…
Но если вдруг когда-нибудь
Мне уберечься не удастся,
Какое новое сраженье
Ни покачнуло б шар земной,
Я все равно паду на той,
На той далекой, на гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах
Склонятся молча надо мной.
«Споём „Флага древко – боевое копье…“ – вспомнилась Стасю любимая книга. А потом – „Нас было семеро друзей“. Что бы там ни было – с песней легче…»
Да. С песней легче.
Что будет завтра – думать категорически не хотелось. Хотелось стоять вот так, сомкнув руки и плечи в неразрывный круг и слегка покачиваться – вместе, все, одни против всего мира, против всех миров, сколько их есть…
Гитара замолкла. Круг постоял ещё несколько секунд, потом люди зашуршали, завозились, освобождая руки, плечи… Видно было, что некоторые удивлены и даже смущены своим внезапным порывом; другие же наоборот, присаживаются к костру, радуясь новым соседям, как обретённым друзьям. Давешний «котёнок» вогнал на место затвор, щёлкнул крышкой ствольной коробки. Стась искоса наблюдал, припоминая последовательность сборки. Вот – поставил автомат стоймя на приклад, лязгнул затвором, потом звякнул спуск, и рожок на место, «до характерного щелчка»… А ведь Голубев, пожалуй, ничуть не покривил душой – мальчуган всё делает правильно, его на самом деле учили…
Ознакомительная версия.
