— П-полагаю, следует п-попробовать еще раз, — сказал Федор Симеонович и стал делать пассы. На него внимательно смотрели.
— Не так, Федор Симеонович, не так, — быстро проговорил Ойра-Ойра, увидев, что Киврин старательно рисует в воздухе задом наперед букву «Е». — Это получается цифра «3».
— Ах ты г-господи! Да неужто? — сказал Киврин, разглядывая слабо светящийся в воздухе след. — С моей с-стороны — так все н-нормально!
— Любезный Теодор, заклинание ваше должно быть ориентировано вовне, а не на вас самих, — сообщил Хунта.
Киврин закивал и стал терпеливо рисовать букву дальше.
— А настоящие за что ни возьмутся — у них все спорится! — сказал Володя Почкин, поднимая взгляд на меня. — Вот, даже Привалов дубля сотворил — не придерешься! До чего же любопытно, прямо засмотришься!
— Да ну, «не придерешься», — оборвал его Корнеев. — Сразу видно — дубляк! Ухо левое вниз съехало, глаза дурные, рот полуоткрыт все время…
Я торопливо захлопнул отвисшую челюсть. Федор Симеонович продолжал старательно чертить в воздухе знаки… как я понял, он собирался провести простейшую материализацию.
А-Янус и У-Янус строго и молча следили за его усилиями.
Кристобаль Хозевич положил руку мне на плечо, негромко сказал:
— Я пребываю здесь уже три года, молодой человек. Честно говоря, не самое плохое место для сбежавшего дубля. Но если бы ты знал, как стосковалось мое сердце по простым, привычным вещам… Нет ли у тебя с собой кусочка сыра?
— Но… вы же… не едите… — пробормотал я. Хунта смерил меня ироническим взглядом.
— Разумеется, так же как и ты, юноша. Но просто вдохнуть аромат сыра… посидеть с бокалом амонтильядо…
Киврин прервал свои попытки и почесал затылок. Неуверенно сказал:
— Уже лучше, д-да? К-кристо, не мучь н-новичка своим с-сыром.
Хунта гордо отвернулся. Несколько минут дубли сидели молча. Потом Ойра-Ойра негромко запел:
Нам колдовать нелегко, нелегко!
Хай-хай-эй-хо!
Сатурн в Весах, а луна высоко!
Хай-хай-эй-хо!
Хай-эй-хай-хо!
Роман отчеканивал ритм песни, не особенно заботясь о словах, а остальные подтягивали ему хором:
Хай-хай-эй-хо!
Хай-эй-хай-хо!
Мне стало не по себе. Я встал, едва не уронив пакеты, и робко спросил:
— Пойду?
— Куда пойдешь-то? — удивился Корнеев.
— Наверх… к П-привалову, — начиная заикаться соврал я.
— Смотри, развеет он тебя, — мрачно пригрозил Корнеев.
— Ну, сам решай.
Я бросился к двери лифта. Открыл ее — там и впрямь оказалась маленькая кабинка с одной единственной кнопкой. Надавив ее, я прислонился к стене и шумно выдохнул.
Лифт шел вверх.
Стоит ли рассказывать о случившемся ребятам? Поверят ли мне? А если поверят, то чем все кончится?
Меня забила дрожь. Это ж надо. Сходил за цементом. Угораздило Витьку каблуком в стене завязнуть! Посмотрел на часы — я не удивился бы, если уже наступило утро, но еще не было и одиннадцати.
Так ничего и не придумав, я открыл дверцу остановившегося лифта и оказался в вестибюле. Выход оказался очень удачно замаскированным между колоннами, за грудой древних идолов. Споткнувшись о гипсовую курительную трубку неимоверных размеров, я выбрался к лестнице и побежал наверх.
В электронном зале уже было тихо. «Алдан», закончив расчет, сонно помаргивал лампочками, мои дубли сидели за столом и неумело играли в карты. При моем появлении оба вскочили. Я зажмурился, кинул пакеты на пол и пулей вылетел в коридор.
Так. К Витьке, немедленно. Из-за него эта каша заварилась, пускай он голову и ломает.
Через минуту я уже был на шестом этаже и словно вихрь ворвался в двери Витькиной лаборатории.
— Это д-дубли у нас простые!..
А. и Б. Стругацкие
Корнеев сидел на диване, заложив ногу за ногу. Одна нога была босой, и мне сразу вспомнился домовой Геннадий. Покосившись на меня, Витька продолжил странное занятие — капать из пробирки бесцветной жидкостью на пятку.
— Ты чего? — спросил я.
— Болит, — Корнеев выплеснул на ногу всю пробирку. — Нет, ты сам посуди! Хорошая живая вода. Очень свежая. Если бы, к примеру, у меня пятка была напрочь оторвана, то приросла бы в момент. А вот ушиб — не проходит!
— Так отрежь пятку, потом займись лечением, — ехидно посоветовал я.
Корнеев покачал головой:
— Нет, Сашка. Это выход простейший, примитивный…
— Корнеев, покажи пропуск, — попросил я.
Витька вытаращил глаза.
— Ты… чего?
— Пропуск покажи!
Видимо, тон мой был настолько серьезен, что Корнеев от растерянности подчинился. Убедившись, что он не собирается рвать в клочки бумажку с ненавистной печатью на фотографии, я присел рядом.
— Витька, разговор есть серьезный. Очень важный.
— Ну? — насторожился Корнеев.
— Дубли… они живые?
— Жизнь — отчеканил Корнеев, — есть форма существования белковых тел! Бел-ко-вых! А дубли у нас — кремнийорганические, ну или германиевые…
Я разозлился.
— Витька, ты мозги не пудри! Тоже мне… Амперян…
— Сашка, да никто этого толком не знает! Лет двести уже споры идут! Какая тебе, фиг, разница?
— Как это — какая? Если они живые, так какое право мы имеем их эксплуатировать?
Витька едва не упал на пол.
— Привалов, очнись! Тебе чайник эксплуатировать не стыдно? Или «Алдан» свой любимый?
— Разные вещи! — я вздохнул. И рассказал Витьке всю историю.
Корнеев явно растерялся. Минуту смотрел на меня, словно надеялся, что я рассмеюсь и признаюсь в розыгрыше. Потом напрягся, щелкнул пальцами, и перед нами возник дубль. Сходство с самим Витькой и грубияном из подвала было такое разительное, что я поежился.
— Как дела? — спросил Витька дубля.
— Пятка болит, — дубль бесцеремонно вырвал у него пробирку, уселся рядом и занялся самолечением.
— Во. Иллюзия разумного поведения, — сообщил Витька. — Поскольку таким запрограммирован. Но все равно — дурак-дураком.
Я неуверенно кивнул.
— Побейся головой о стену! — приказал дублю Корнеев.
Дубль строптиво осведомился:
— А нафига?
— Качество штукатурки проверяем.
Дубль встал и принялся колотить лбом о стену. Монотонно, но далеко не в полную силу, отлынивая.
— Вот, — Витька махнул рукой. — Живой пример! То есть, не живой, материальный! Живой себя так вести не будет!
Дубль, заметив, что Витька уже на него не смотрит, снизил амплитуду ударов до минимума.
