Ознакомительная версия.
— А что тут скажешь… — Маришка стоит прислонившись к мойке и внимательно рассматривает собственную руку, как будто пытается разглядеть на коже хоть крошечное пятнышко фиолетового пигмента. — Шура все правильно рассказал.
— И фамилию так называемого доброго самаритянина ты тоже не запомнила?
— Да я и в лицо его не очень… Глаза почти все время закрывала. Только он не добрый, он толстый.
— А чай? Ты не заметила в нем ничего странного? Какого-нибудь необычного привкуса?
— Да никакого привкуса! Говорю же, даже сахар пожадничали положить. Если бы чего-нибудь от себя добавили, насыпали бы полстакана, не экономя. Я и выпила всего грамм сто.
— Ну, это если бы мышьяку подсыпали… А ты?
Бешеный кролик с подозрением смотрит на меня. Таким взглядом, пожалуй, можно загипнотизировать и удава. А невесть как пробившийся сквозь облака солнечный лучик наискось пронзает тесное помещеньице кухни и утыкается мне в лицо, так что я сразу начинаю чувствовать себя неловко, как на допросе.
— Я не пил, — отпираюсь, щурясь на утреннее солнце, как припозднившийся с прогулки вампир.
Пашка оборачивается к Маришке, спрашивает по-протокольному:
— И как скоро после употребления напиток подействовал?
— Не знаю. Кажется, полчаса прошло.
— Минут сорок — сорок пять, — спешу, чем могу, помочь следствию. — И через столько же примерно все закончилось. Как-то само собой.
— И больше…
— Ничего такого, — заканчивает Маришка. — Слава Богу… и пломбиру.
— Кстати, не исключено, — серьезно соглашается Пашка. — Вспомните, как Распутина не смогли отравить из-за пирожных с кремом.
— Лучше б пирожных! — Маришка обнимает себя за плечи и шмыгает носом. — А так я, кажется, простудилась. Килограмм мороженого уплести… Бр-р-р-р!
— Ладно, будем надеяться, чем бы там ни опоили княжну под видом чая, это был препарат одноразового действия. Хотя сходить на обследование все равно было бы не вредно.
— Куда? — спрашивает Маришка. — В поликлинику или в церковь? К терапевту или к дерматологу? И что сказать? Доктор, я согрешила? Я слишком много болтала языком и от этого стала похожа на баклажан?
Пашка недовольно морщит свой муравьиный, читай — вытянутый и сужающийся к макушке, лоб. Замечает:
— Ты и сейчас говоришь немало.
— Угу, — сухо соглашается Маришка и, отвернувшись к мойке, пускает воду и начинает сосредоточенно намыливать чашку из-под кофе. Вид у нее при этом — как у плененного «белыми» Мальчиша-Кибальчиша: «А больше я вам ничего не скажу!»
Потеряв основного свидетеля, сиречь потерпевшего, Пашка переключается на второстепенного. На меня.
— Вот эту часть твоего рассказа я, честно сказать, понял меньше всего, — признается он. — При чем тут какое-то наглядное греховедение? Для наглядности вам бы в чай сыворотку правды впрыснули или что-нибудь наподобие, для развязки языка. Вот тогда бы вы сами друг другу все рассказали как на духу: кто согрешил, когда и сколько раз. Тут же принцип действия иной, замешанный на идиосинкразийной реакции.
Маришка фыркает, не оборачиваясь. Когда-то она заявляла мне, что у нее аллергия на слово «идиосинкразия». И наоборот.
— Почему, собственно, пустословие? — не отвлекаясь, спрашивает Пашка. — Потому что княжна, прежде чем… — короткая пауза, — скажем так, сменить цвет, о чем-то… — пауза подлиннее, — скажем так, долго и увлеченно разглагольствовала? И потому что именно фиолетовым цветом в соответствии с каким-то там «календариком» Господь Бог маркирует грешников, уличенных в пустословии? Дай-ка, говорит… в смысле, изрекает — я его молнией стукну. Он станет фиолетовым… в крапинку! А вы не предполагали тут случайного совпадения? И календарик… Вы его, кстати, не потеряли? Мне бы взглянуть…
Перестаю подпирать спиной дверцу холодильника, послушно шаркаю в прихожую, на ходу пожимая плечами.
Может, и вправду совпадение. Даже скорее всего. Просто Маришка после эмоциональной накачки, полученной во время проповеди, была подсознательно готова к чему-нибудь эдакому… неадекватному. А я, хоть все эмоции, точно подобранные слова и интонации самаритянина и прошли мимо меня, как пишут в заключении патологоанатомы, «не задев мозг»… все равно немного растерялся. Принял без возражений первое попавшееся объяснение.
А вот Пашка — молодец, сразу отделил зерна от плевел, мистическую бутафорию от криминала, совсем как Атос. Сударыня, вы пили из этого бокала?..
С другой стороны, Пашке легко демонстрировать рациональный скептицизм. Его ведь не было с нами вчера. И вряд ли ему когда-нибудь доводилось видеть, как лицо любимой на глазах становится незнакомым, как на фиолетовой коже ладоней светлыми шрамами проступают линии жизни, а тубы сливеют, точно от холода… Еще точнее — с холода. Копирайт — Маяковский.
Зажмуриваюсь, мысленно представляя то, что только что насочинял. Жжжуть!.. Мурашки по спине…
Кого я обманываю? Зачем? Я ведь тоже вчера не заметил никакой динамики, обратил внимание уже на свершившийся факт. Нет, ведь обязательно нужно было домыслить, экстраполировать, напугать самого себя до полусмерти!..
Быстро нашариваю в кармане куртки календарик-закладку и бодро шагаю из неосвещенной прихожей в кухню, где солнечно и людно.
— Ага, уже что-то… Положи-ка вот сюда, — требует Пашка, и я опускаю на псевдомраморную пластиковую столешницу нашу единственную улику, прямоугольник из плотной гладкой бумаги. Сейчас это закладка.
Ие прикасаясь руками, Пашка ссутуливается над столом, мгновенно утрачивая чванливую осанку, и вроде бы даже обнюхивает цветную полоску, поводя носом, как кролик, почуявший морковку. Кроличьи его глаза сосредоточенно выпучены, так что сама собой приходит глумливая мыслишка: ах, если бы не линзы, они б, наверное, выскочили из орбит и покатились вприпрыжку по гладкой, недавно протертой поверхности стола… Пришлось отвернуться, чтобы спрятать улыбку.
— Ну ладно, не убий, не укради… Это я могу понять и даже одобрить. Но зависть-то! — Пашка поднимает глаза от стола. Спина немедленно принимает прежнее неестественно прямое положение. — Разве это грех? Это ведь даже не поступок, это свойство души, черта характера.
— Грех, причем один из основополагающих, — уверенно отвечает Маришка. Вода уже не журчит в мойке, Маришка стоит к нам лицом и концом перекинутого через плечо полотенца вытирает рюмку из цветного стекла — напоминание о вчерашнем «снятии стресса». — Сама по себе зависть, затаенная в душе, безвредна. Но именно она, вырвавшись на волю, становится первопричиной большинства предосудительных поступков, как перечисленных в списке, так и не вошедших, более мелких.
Ознакомительная версия.
