В первую ночь я дал Бреду возможность остыть и завел с ним серьезный разговор только через сутки. Мы сидели, вооруженные, перед костром; Келли спала неподалеку, между двумя камнями, укрывшись несколькими одеялами. Несмотря на отпущение грехов, полученное от Кири перед отъездом, я взял всю вину на себя; однако сын заверил меня, что Кири не произнесла бы тех прощальных слов, если бы относилась к случившемуся по-другому.
— Рано или поздно она бы все равно уехала, — сказал он. — Она хотела, чтобы ты это понял. Но это не значит, что я тебя прощаю.
— Как знаешь, — откликнулся я. — Надеюсь, ты все же простишь меня раньше, чем я прощу себя сам.
Он переменил позу: теперь костер освещал только половину его лица, другую поглотил мрак; это было как затмение, оставившее мне на обозрение половину его грусти. Его губы разомкнулись, и я решил, что он хочет еще что-то сказать, но сын промолчал.
— Что? — спросил я.
— Ничего...
— Ладно, выкладывай.
— Хорошо. — Он оглянулся на Келли. — Ей здесь не место. Если мы найдем маму, то она не захочет видеть эту...
— Вероятно, — признал я. — Но Келли — тоже человек, и ей нужно быть здесь. — Бред хотел возразить, но я прервал его. — Ты отлично знаешь, что если мать не хочет, чтобы мы ее нашли, то мы ее не найдем. Мы надеемся ее найти и сделаем для этого все возможное. Если же этого не случится, то для всех нас будет важно, что мы приложили максимум усилий. Пусть тебе не по душе Келли, но ты не должен ее этого лишать.
Он с сомнением кивнул. Судя по его виду, ему не давало покоя еще что-то.
— Продолжай, — подбодрил я его.
— Я думал... — Он отвернулся, чтобы спрятать лицо, и, когда снова заговорил, слова давались ему с трудом. — Я не понимаю, почему вы с мамой... Почему ты...
— Сам не знаю, почему так случилось. Черт, я всегда недоумевал, как мы с твоей матерью вообще умудрились сойтись. Мы всегда казались окружающим нелепой парой. Мы любили друг друга, но это была, по-моему, любовь, проистекающая из потребности, а не наоборот.
Бред указал на Келли.
— А с ней все было правильнее?
— Представь себе, как отвратительно это для тебя ни звучит. Но теперь... теперь я уже не знаю. То, что случилось, способно все похоронить. Но сейчас мы должны заботиться друг о друге.
Ветер так свирепо застонал среди скал, что мы оба вздрогнули. Пламя костра отклонилось в сторону. Бред опустил глаза, зачерпнул пригоршню песка и стал просеивать его между пальцев.
— Наверное, тут не о чем больше говорить.
Я оставил эти его слова без ответа.
— Мама... — молвил он немного погодя, — каково ей там? Черная точка среди пустоты... — Он швырнул песок в огонь. — Как ты думаешь, здесь есть что-нибудь живое?
— Одни мы. — Я сплюнул в огонь, заставив шипеть угли. — Может, еще парочка тигров, уползших издыхать.
— А Плохие?
— Что им тут делать? Скорее всего, они живут к северу от Эджвилла, в горах.
— Клей говорил мне, что встречал кого-то, кто жил здесь.
— Разве Клей — главный авторитет?
— Он не врет. Он встречался с одним типом, который приходил время от времени прикупить патронов. Только патроны, больше ничего. Он рассказал Клею, что живет на равнине, а с ним еще несколько человек, но не объяснил, почему они выбрали такую жизнь. Мол, если Клею любопытно, пускай сам их разыщет.
— Наверное, он просто подшутил над Клеем.
— Клей решил иначе.
— Ну и дурак!
Бред пристально посмотрел на меня, и мне показалось, что я предстал перед ним в новом свете.
— Для того чтобы признать его дураком, недостаточно одних твоих слов.
— Верно, — согласился я. — Но о его дурости говорит еще многое, ты сам знаешь.
Он недовольно пробурчал что-то и уставился в огонь. Я смотрел туда же, на горсть углей, живых оранжевых камешков, разгоравшихся, меркнувших и опять вспыхивавших при порыве ветра. В свете костра была отчетливо видна ложбина между камнями, в которой спала Келли. Я бы не отказался заползти к ней под одеяла, но мне мешали горестные мысли о Кири. Мне тоже хотелось бы представлять ее себе всего лишь черной точкой, но вместо этого она появлялась перед моим мысленным взором сидящей в темноте и распевающей свои жуткие песни, от которых угасает ее рассудок; еще немного — и сама ее жизнь угаснет, как уголек...
Я выпрямился. Бред смотрел на меня. Наши взгляды встретились, и он уронил голову. Я дотронулся до его руки; он напрягся, но не сбросил мою ладонь, как неминуемо произошло бы прошлой ночью. Я понял, что он страшно утомлен.
— Спи, — сказал я.
Он не стал спорить. Вскоре из-под одеял, в которые он закутался, послышалось его глубокое, мерное дыхание.
Я тоже лег, но мне было не до сна. Мой рассудок вибрировал в унисон с окружающим безмолвием, словно рухнули барьеры, отделявшие мои мысли от черной пустоты; чудилось, что я приподнялся над землей и содрогаюсь от собственной невесомости. Сквозь жидкие облака проглянуло несколько захудалых звездочек. Я попытался сложить их в созвездие, но так и не придумал, какую фигуру из них можно выстроить. Возможно, то были путеводные звезды моей жизни, произвольно рассыпавшиеся по небу; я понял, что даже если нам удастся найти Кири, мне не восстановить былой гармонии. Моя прежняя жизнь была заполнена вопросами, задавать которые мне мешала собственная трусость или глупость, поэтому хватило самой малости, чтобы она лопнула. Если бы осколком от взрыва не ранило Кири, я бы не считал это неудачей.
Я силился догадаться, что ждет нас впереди, но в данных обстоятельствах не мог составить достоверной картины, поэтому мои мысли все время возвращались к Кири. Я глядел в черноту за костром, ощущая пустоту в голове и слушая ветер, завывающий среди камней. В конце концов на меня напала дремота; готов поклясться, что, прежде чем я растолкал Келли, чтобы она сменила меня на посту, одна из бледных звездочек метнулась на восток и устремилась к горизонту; правда, тогда я не придал этому значения.
Мы провели на равнине пять дней, но так и не нашли Кири. Ее след исчез, как пар на зеркале, и я пребывал в растерянности. В пяти днях верхом от Эджвилла пролегала как бы неофициальная граница между известным миром и неведомым, и считалось, что пересечь этот незримый рубеж — значит рисковать головой. Мне еще не приходилось встречать человека, который бросил бы вызов этой неизвестности, не считая того водителя машины-пузыря. У нас хватило бы припасов, чтобы продержаться еще пару дней, однако я склонялся к мнению, что это будет напрасной тратой времени, и решил поставить вечером вопрос ребром.
Мы устроили привал в низинке среди валунов в рост человека, ярдах в пятидесяти от холма, напоминавшего на фоне звездного неба голову ящерицы. Усадив своих спутников у костра, я завел речь о возвращении.
