Закончив помогать матери новорожденного Ала, Паском вернулся в реальность из событий шестилетней давности. Смесь двух рас… Этот, нынешний, Ал по меркам ори будет красавцем-брюнетом, но… лишь по меркам ори. Только атмереро избирает свою оболочку и влияет на ее формирование. Здесь и крылась трагедия ученика.
Паском замер. В этот раз дело обстоит еще хуже. Гораздо хуже. И он понял это сейчас, когда заглянул в черные глаза плачущего, еще помятого, отечного и некрасивого младенца.
— Как я должна назвать сына? — спросила Туна-Мин.
— «Куарт» твоего сына — Ал… — медленно проговорил Паском, уже твердо зная, что это не совсем так.
— Ал?! Тот самый Ал из Эйсетти? У меня?
— Да, Туна-Мин, у тебя.
У ребенка не было души. Совсем.
Даже Паском не знал, что такое возможно. Понять атмереро трудно. Иногда она выбирает такие пути, что даже Учитель не способен сразу распознать ее намерения… Вот и теперь. Был это результат неуправляемого дробления некогда единого «куарт» или же волеизъявление самой атмереро — пока неясно. Понятно другое: кулаптр искал не там. Точнее, не совсем там. Природа снова напомнила о былом проклятии тринадцатого ученика…
— Подробнее я смогу сказать тебе только через десять-семнадцать дней. За какое там время у волчат открываются глаза?..
— Что? — не поняла последней его фразы родильница.
— Не обращайте внимания, это я не вам.
— Мне подождать с именем? — Туна-Мин приложила ребенка к груди, и тот, ведомый инстинктом, тут же замолчал и приник маленьким ротиком к темному соску, хотя в груди ее еще ничего не было.
— Почему? — промывая и собирая в коробку свои инструменты, немного удивился Паском. — Называйте Алом. Не волчонка же так называть, в самом деле…
Она встревожилась:
— Какого волчонка? О чем вы говорите, господин Паском?
— Я говорю о волчонке, родившемся сейчас неподалеку отсюда. Минута в минуту с вашим сыном — иначе и быть не могло. Вам придется взять его себе. И вообще я расскажу, как вам с мужем поступить дальше. Но не ранее, чем в интервале между десятым и семнадцатым днем.
— Кулаптр… понимаете, мы очень ждали этого мальчика… — заговорила женщина. — Нам совсем не безразличен его удел… И если вы знаете, какова его дальнейшая судьба, то скажите мне. Вы ведь явились, чтобы уберечь его, я правильно вас поняла?
— Туна-Мин, я сказал всё, что нужно было сказать и что я имею право говорить. Да будет твой «куарт» един.
— Пусть твоему «куарт» всегда желают только хорошего…
В древней формуле обмена «приветствием — прощанием — благодарностью» принято употреблять архаичное «ты», независимо от возраста и социального положения собеседников.
Кулаптр шел по длинному белому коридору.
Душа радуется, когда играет зверь, сердце замирает в восхищении. Кто не знает этого? Только зверя невозможно подкупить. Только зверь не предает — ни себя, ни тех, кого любит. Только зверь таков, каков он есть, — везде и всюду!
Кажется, умозаключения верны… И еще. Значит, война будет. Случится это очень скоро.
Происходит расстановка фигур для этой большой игры. Шесть лет назад родился первый. Это был Тессетен. Только что появились на свет еще двое — человек, Ал, и… странный человек. Мир еще не знал того, кто просидел бы в утробе десять лунных циклов, не имея души, и оказался живым после рождения. Значит, странный человек — хранитель, звать его будут не Алом и вообще не человеческим именем. Тогда это хотя бы как-то объяснимо. А он думал, что хранитель будет всего один — девочка, которую родит в Эйсетти через три месяца одинокая южанка. Об этой нелюдимой женщине ходят упорные слухи, будто она читает будущее, как обычную книгу, и видит смерти всех, кто является к ней узнавать судьбу. Ее дочь будет наречена Ормоной. И наконец последняя — златовласая девочка-попутчица по имени Танрэй — появится в семье эмигрантов-северян, в Эйсетти, но произойдет это еще через шесть лет.
Должен пройти весь двенадцатилетний цикл — что на небесах, то и под ногами, как говорят в их народе.
И начнется Игра. А если это будет Игра, однажды порожденная сознанием Ала и его попутчицы Танрэй, то скучать не придется никому…
— Да, атмереро, любишь ты пошутить! — проговорил Паском, взглядывая на часы.
Пожалуй, поздновато для визита, но его не избежать. Иначе может быть поздно, и ученик погибнет, хотя родился вопреки всем законам природы живым.
Кулаптр вышел на улицу. Его дыхание слегка осеклось от порыва леденящего ветра. Вьюги на Ариноре и на Оритане стали жестокими. А ведь Паском помнил времена, когда в некоторых поясах этих земель росли тропические деревья и жили разноцветные птицы, а солнце по вечерам ныряло за горизонт, будто веселый дельфин. Ныне и там, и там теплокровные способны выжить лишь в случае, если они защищены густым мехом или толстым слоем жира. Видимо, поэтому у северян появилась традиция приручать волков — хищников, способных, не замерзая, спать на снегу в лютые морозы.
В дом одной из таких аст-гарских семей и направлялся этой ночью кулаптр Паском. Судя по виду приусадебного участка, семья эта была далеко не бедной. Разговор может принять нежелательный оборот. Кулаптр хорошо осознавал это, но выхода у него не было.
На звонок Паскома откликнулся мужской бас:
— Кто вы?
— Да будет твой «куарт» един, хозяин! — произнес целитель.
После такого приветствия даже враг должен был опустить оружие. Но законы предков сейчас уже не имеют прежней силы, и случиться может все.
Однако мужчина открыл. Это был высокий широкоплечий северянин. Они почти все отличаются могучим телосложением, в отличие от стройных и изящных южан.
— Не иссякнет солнце в сердце твоем, путник. Проходите.
Паском скинул капюшон. Хозяин тут же насторожился, увидев перед собой пожилого ори.
— Какой Путь привел вас в мой дом? — не слишком дружелюбно спросил он.
— Мой Путь, уважаемый господин.
— О! — аст-гарец не спешил пропустить гостя в дом, и Паском прикрыл за собой дверь, дабы не выстудить помещение. — Ваш Путь? Не понимаю!
— Только что ощенилась ваша волчица, не так ли?
Северянин удивился еще больше:
— Как вам стало известно?! — и только потом по желанию самого кулаптра мужчине удалось рассмотреть его. — Хм-м-м! Понимаю. Но почему вас интересует моя волчица?
— Я могу увидеть щенков?
Паском чувствовал легкое волнение: отбракованных волчат могли уже убить. И все же он еще чувствовал тихий призыв ученика.
