— Я прошу вашей помощи, — повторил Аббад.
Сатмар подошел ближе, и Аббад ощутил исходившее от монаха душевное тепло, оно согревало и даже больше: юноша ощутил жар, в голове застучали быстрые молоточки. В ритме, который Аббад не сразу сумел расшифровать, они говорили о том, что жизнь — сложнейшая категория сущности, он еще молод, чтобы понять ее даже в самом простом воплощении, и, несмотря на два посвящения, он еще слишком мало…
— Я решил, — твердо сказал Аббад.
Молоточки перестали стучать, обруч, сжимавший череп, разжался, Сатмар бросил взгляд поверх головы Аббада — прочел, должно быть, остаточные мысли и соображения, — и отошел в сторону, а на его месте оказался Крамус. Он ничего не сказал, ни о чем не думал — во всяком случае, ни о чем таком, о чем следовало бы знать Аббаду. Он просто стоял и не смотрел даже, глаза его были закрыты для всех длин волн, и, может быть, только нематериальная суть была ему сейчас доступна, но Аббад очень надеялся на собственную защиту, пусть уже и тонкую, но все еще действовавшую.
— Так, — сказал Крамус и отошел к Сатмару, стоявшему в проеме окна. Асиана не сдвинулась с места.
— Ты решил, — сказала она. — и нам нужно знать причину.
Конечно. К этому Аббад готовился почти половину цикла — с той ночи, что они с Тали провели на плато Уппары. Ужасная ночь. Последняя. Больше они не виделись. Ощущение резонанса, могучее и притягивающее, исчезло не сразу, но все-таки исчезло — последнее время Аббад провел вдали от родной планеты и вдали от всех мест, где могла находиться его любимая. Он любил Тали и с каждым прожитым часом любил все больше, он хотел сказать ей… Не мог. Не должен был.
В ту ночь на плато, когда в небе не осталось ни одной близкой звезды и упал мрак, они оба будто обезумели. Темно стало не только в вещественном мире, но и в душе. Многие отправлялись сюда, чтобы испытать свои чувства, вот и они тоже… Это была идея Аббада, но Тали казалось, что испытание придумала она, и он не спорил, так было лучше, так он хотел, Тали, любимая, так часто принимала его мысли за свои, что и на этот раз…
Он укрылся от нее в пещере бессознательного, и Тали оказалась такой одинокой перед мраком… Много позже Аббад раскрыл ее воспоминания, ощутил ее ужас. Все происходило так, как он хотел, то есть, конечно, он не хотел такого конца их отношений, он даже не представлял сначала, что резонансные связи разумов можно разорвать, но так было нужно, и главное: Тали не должна была знать, почему он это делал.
— Ты больше не любишь меня, — сказала она.
Это было не так, но Аббад кивнул: «Да».
— Ты больше не любишь меня.
Женщины лучше мужчин ориентируются в пространстве души, где мысль вторична, а то, что делал Аббад, происходило в мире идей, в нематериальном, там, куда Тали войти не могла — она еще не прошла даже первого посвящения, и это Аббад учел, конечно, когда обдумывал свой жестокий, но необходимый план.
— Ты больше не любишь меня.
Когда души перестают резонировать, возникает пустота… И еще эта ночь — чернота неба, к которой невозможно привыкнуть. Нужно бежать отсюда, туда, в родную Галактику, где всегда светло, но как бежать, если нет сил, если все напасти разом: чернота неба, чернота в душе, чернота, чернота…
— Ты не любишь меня, но это невозможно.
Конечно, это было невозможно. Но она должна была думать…
Когда исчезает резонанс, наступает обратный эффект. Аббад знал это, он изучал физику волн — материальных и духовных, — а Тали еще не знала, и Аббад воспользовался своим преимуществом.
— Уходи, — сказала она. — Я не хочу тебя видеть. Я не хочу тебя знать.
— Хорошо, — сказал он.
Аббаду никогда прежде не было стыдно, он не представлял, каково это — пережить стыд.
Он пережил.
* * *
— Я люблю Тали, — сказал Аббад. — Мы были вместе. Она разлюбила меня. Она меня прогнала. Теперь вы понимаете, что я не могу жить?
Монахи должны были понимать. Они могли заглянуть в его душу (смотрите: все, что выше защиты, вы можете увидеть, ощутить, понять). Аббад любил Тали, и весь мир существовал для него, пока Тали была с ним. Она прогнала его, сказала «Уходи», смотрите, как это было. Да, плато Уппары — ужасное место, но ведь многие влюбленные отправляются туда, чтобы испытать свои чувства…
Монахи стояли в проеме окна, освещенные двумя звездами — голубым Камроном и желтым Сатусом, — и о чем-то советовались друг с другом. Ни единой видимой мысли не поднималось над их головами. Решают? Что решат?
В следующее мгновение Аббад понял, что остался в комнате один. В лучах Камрона все еще были видны контуры человеческих фигур, сквозь которые не проникал свет, но монахов здесь не было. Ни мыслей, ни даже их нематериальных сутей.
Аббад сделал несколько шагов, почему-то с трудом передвигая ноги, на его плечи навалилась тяжесть, воздух давил и прижимал к полу. Аббад протянул руку и коснулся плеча Сатмара — холодного и пустого внутри. Он знал, что монахи способны покидать свои тела, он слышал об этом, теперь видел, как это происходит.
Он что-то сделал не так? Что-то не так сказал? Его защита оказалась недостаточно надежной?
Аббад отвернулся, ему неприятно было смотреть на пустые человеческие оболочки — живые, но не существовавшие здесь и сейчас. Что хотели знать монахи? Только бы не…
Сатмар вернулся — его угловатая, чуть сутулая фигура возникла у двери — впечатление было таким, будто он только что вошел и прикрыл дверь за собой. Аббад отвлекся, вот и не обратил внимания. Он невольно бросил взгляд на другого Сатмара — фигуру у окна, все еще неподвижную и равнодушную. Монах ощутил удивление Аббада, но не стал ничего объяснять, прошел на середину комнаты, соорудил удобное кресло из мыслей о хорошем отдыхе, поставил стол, вырастив его из плиток пола, устроился поудобнее и лишь после этого пригласил и Аббада присесть — разговор, мол, еще предстоит долгий, во многом нужно разобраться, решение непростое, ты понимаешь, одно из самых сложных решений, и нужно быть уверенным…
Аббад не стал фантазировать — не монахам же демонстрировать свои умения, — вызвал низкую скамеечку, самое простое, что можно было легко соорудить из мысли о приятной беседе, — присел так, чтобы фигуры у окна остались за спиной, не мог он их видеть, они ему мешали. Сатмар усмехнулся — мысленно, выражение его лица оставалось в меру доброжелательным и внимательным.
— Ты уверен, что между тобой и Тали больше не существует резонанса, — сказал Сатмар. Он не спрашивал, он утверждал, и Аббад подтвердил сказанное мысленным «да».
— Да, — задумчиво произнес Сатмар, помедлил и продолжил, поглядывая время от времени в ту сторону, где у окна, как чувствовал Аббад, все еще стояли три неподвижных фигуры. — Ты должен понимать, что своим решением изменишь жизнь многих людей. Тали — прежде всего. Вы связаны резонансом, в мировых линиях сложилась структура, определившая с высокой вероятностью не только ваше личное будущее, но и будущее мира.
