— Мерзавцы, тыквы гнилые! — завопил он. И все трое ринулись обратно в зал.
…Стоя в стерильной тишине туалета, я удовлетворенно прислушивался к отдаленным звукам разгорающейся битвы.
* * *
— Всегда мечтала получить синяк под глазом, — с отсутствующим видом произнесла Хана. — С самого детства.
— Мне кажется, мы подходящая парочка, — сказал я, всматриваясь единственным открытым глазом в плотно закрытые двери нашей камеры и безмятежно улыбаясь. Она растянулась на одной койке, а я на другой в комнате раза в два меньше и раза в три менее уютной, чем мой номер в гостинице. Еще до начала драки я вызвал по телефону наряд Корпуса миротворцев Нейтральной Зоны, имевших исключительные полномочия по улаживанию всевозможных конфликтов среди туристов. Неудивительно, что тюрьма для богатых пьяниц и драчунов мало напоминала обычную каталажку.
Правда, на этот раз она оказалась переполненной: все комнаты для задерганных были забиты воинственными постояльцами «Занаду», с удовольствием принявшими участие в побоище. Нтебе и Краус угодили в одну камеру с нами, но затем их вызвали для допроса. Я лежал и, дожидаясь их возвращения, прислушивался к шагам в коридоре. А они, вероятно, в эту минуту яростно доказывали свою невиновность.
Когда все выяснится, пусть думают обо мне все, что угодно. Моего настроения им уже ничем не испортить — своего я добился.
Дверь камеры распахнулась. Хромая, в нее ввалились Нтебе и Краус, окровавленные, но не сломленные. Они посмотрели на меня глазами убийц, и дверь у них за спиной захлопнулась.
Из предосторожности я встал с койки, Хана поднялась вслед за мной и сказала:
— Друзья, вам лучше прилечь. Мне кажется, вам это нужно больше, чем нам. — Она смотрела на них с сочувствием, и я отогнал от себя неприятную мысль о том, как может измениться выражение ее лица через минуту-другую.
Нтебе с ненавистью глядя мне в глаза, сказал:
— Ты, вонючий сын гиены! — Но тем не менее мирно прошел мимо меня и тяжело плюхнулся на койку. — Кажется, у меня глаз затек. Наверное, ничего серьезного, но вижу я неважно, — пожаловался он Хане.
— Это его проделки, — сказал Краус, указывая на меня трясущейся рукой. — Он все специально подстроил! — Краус оглядел нас, дико вращая глазами, и добавил: — А ведь я мог сказать им, кто он на самом деле! — Он повернулся и начал лупить ладонью в закрытую дверь. — Охранник! Охранник! — орал он.
— Базиль, ради Бога, пожалуйста!.. — взмолился Нтебе, кривясь. — Что же ты, право, как в чумном бараке… Воспользуйся телефоном.
— Минуточку, — решительно заявила Хана, придерживая рукой телефонную трубку и мешая Краусу. — Что здесь происходит? О чем вы говорите? Успокойся же, Базиль…
Тот сделал глубокий вдох.
— Твой призовой чудо-компьютер, пока прохлаждался в сортире, успел натравить на нас «овощей». И теперь они обвиняют нас в оскорблении личности и клевете! Что ты сказал им, Ярроу?
— Мы просто обсуждали местную флору. — Что бы теперь ни произошло, я был спокоен: мне удалось спасти их, причем всех до единого.
С подозрительным хладнокровием Краус вдруг подошел ко мне, и пока я раздумывал, что у него на уме, эта тварь отстегнула «Этанак» от моего ремня, одновременно выдернув вилку из позвоночника.
Никогда еще контакт не прерывался так внезапно и грубо. Я зашатался, в глазах зарябили узоры сверкающих персидских ковров, и я тяжело осел прямо на пол…
…Тряся головой и моргая, я тупо смотрел на самодовольную физиономию Крауса — и рожа этого человекообразного буревестника нравилась мне не больше, чем Рингу. Он нависал надо мной с выражением злорадного торжества в глазах и сжатыми кулаками, как какой-нибудь пошленький персонаж из дешевых бульварных комиксов, и «Этанак» свисал у него через плечо, словно трофей. Я сделал слабую попытку схватить футляр, но Краус, усмехаясь, отступил назад; все остальные застыли на месте, с дурацким видом взирая на происходящее.
Я привалился спиной к стене и с отвращением вымолвил:
— Краус, почему бы тебе не засунуть свой кривой хобот в собственное ухо и не вынуть через нос свои птичьи мозги?
Краус покраснел, как рак, но я по-прежнему оставался в его власти, и он это хорошо понимал. Он покрутил шнуром «Этанака» у меня перед носом и прошипел:
— Признавайся, ты специально натравил этих фанатиков, чтобы разрушить план?
Я повернулся боком и стыдливо подтянул колени к животу, чувствуя себя так, словно у меня стащили не мозги, а брюки. Под пристальным взглядом Ханы я не мог чувствовать себя иначе.
— Ладно, — сдался я, ежась и передергивая плечами, — признаюсь. А теперь можешь отдавать меня американцам.
— Не волнуйся, это мы устроим, но сначала доберемся до входа в компьютер, — сказал Нтебе.
— Но почему? — спросила его Хана, нахмурившись. — Почему он это сделал? Ведь у него наверняка была причина. Правда? Ведь была, Ярроу? — Ее голос звучал почти умоляюще.
Я улыбнулся.
— Вот сейчас вы меня называете правильно.
Краус тем временем распахнул крышку футляра и начал нахально шарить внутри рукой. Он был похож на обезьяну, ищущую банан.
— Черт побери, да перестань же ты ковыряться внутри! Между прочим, эта искусственная почка недешево стоит, — взорвался я. Признаться, мне уже надоело играть роль мерзавца, которую он отвел мне в своих романтических фантазиях.
— Действительно, прекрати, Базиль! — И Хана захлопнула крышку футляра, едва не прищемив ему пальцы. — Ну так в чем же причина? — обратилась она ко мне, поднося руку к своему подбитому глазу и снова хмурясь.
Спокойно глядя на них, я покачал головой.
— Что же вы все-таки за люди? Когда же до вас дойдет: не надо все время выкручивать мне руки, чтобы заставить работать! Разумеется, у меня была причина! — и я все рассказал им: про щипцы для ногтей, тиски для пальцев, крепкое «рукопожатие» и все остальное. — Вы должны молиться Богу, недотепы паршивые, что Ринг все так тщательно продумал, ведь Салад еще до встречи со мной знал о ваших планах.
— А если бы ты не нашел выхода, то мы бы по твоей милости оказались в руках этого изверга? — мрачно спросила Хана.
— А вы что — лучше? Да вы были готовы сделать со мной то же самое, причем вашей жизни ничто не угрожало! — я вскочил, закипая от злости. — Ишь, борцы за справедливость! А пинать все три мои жизни, как футбольные мячи? «Штрейкбрехеры, Инкорпорэйтед» — одно слово! — Я перевел дух и продолжал: — А теперь позвольте кое-что рассказать вам о настоящей боли. Боль — это очень скверная штука, — и я помахал у них перед носом своей больной рукой. — И не важно, какой у нее источник: дубинка или электрический ток.
