Нос у нее не был загорелым, и она пополнела - в тридцать лет естественно весить больше, чем в шестнадцать, но в остальном она выглядела так же, как тогда, перед моим домом. И лицо ее еще не совсем замкнулось. Я сразу увидел, что она узнала меня и что она знала, что я приеду. Наверное, она сделала в своем досье указание, чтобы ей сообщили, если я стану разыскивать ее. Надо подумать, как это следует понимать.
Она приоткрыла решетчатую дверь, как я перед представителями Гуманного Общества, и спросила:
- Что вам нужно?
Я не видел ее раньше сердитой, даже тогда, когда напустился на нее у ветеринара.
- Я хотел повидаться с вами.
Я подумал было, что скажу, будто мне попалась ее фамилия, когда я работал над очерком, и захотелось узнать, не та ли это особа, с которой я когда-то встречался, или что я пишу о последних домах с солнечным отоплением старого типа. Но я произнес лишь:
- Сегодня утром я увидел на шоссе мертвого шакала.
- И подумали, что я убила его? - Она хотела закрыть дверь, но я придержал ее.
- Нет. - Я отнял руку от двери. - Нет, конечно, я этого не думаю. Можно мне войти? Я просто хочу поговорить с вами.
Маленькая девочка подошла к двери, держа игрушечные автомобильчики в подоле розовой маечки, и с любопытством смотрела на нас.
- Иди домой, Яна, - сказала Кэти и открыла решетчатую дверь пошире. Девочка проскользнула в эту щель. - Иди на кухню. Я тебе сделаю прохладительный напиток.
Кэти посмотрела на меня:
- Сколько раз мне снился кошмарный сон: я подхожу к двери и вижу вас перед собой.
- Тут на самом деле очень жарко, - проговорил я совсем как Хантер. Можно мне войти?
Она открыла дверь настежь.
- Мне надо дать дочке попить. - Она пошла на кухню, а девчурка, приплясывая, бежала впереди.
- Какой ты хочешь напиток? - спросила дочку Кэти.
Та крикнула:
- Красный!
Кухонный столик стоял напротив плиты, холодильника и охладителя для воды, а дальше кухня немного расширялась, и в этом углублении стоял стол со стульями. Я положил айзен на стол и сел возле сам, чтобы она не предлагала перейти в другую комнату. Кэти сняла с одной из полок пластмассовый кувшин и подставила его под кран бака с водой. Яна запихнула свои автомобильчики в кухонный столик, залезла на него и, усевшись, стала открывать дверцы стенного шкафчика.
- Сколько лет вашей девочке?
Кэти, не ответив, достала из ящика возле плиты деревянную ложку, взяла кувшин, уже полный воды, и подошла к столу.
- Ну, ты нашла "Прохладу"? - спросила она дочку.
- Да, - ответила девочка. Но это была не "Прохлада", а какой-то розовый кубик, с которого она содрала пластмассовую обертку. Когда она бросила его в кувшин, вода зашипела и стала красной. Настоящая "Прохлада", должно быть, исчезла так же, как отходили в прошлое фургоны "виннебаго" и дома с солнечным отоплением старого типа. Или изменилась до неузнаваемости. Как Гуманное Общество.
Кэти перелила красную жидкость в стаканчик, на котором был наклеен бумажный кит.
- Она у вас одна?
- Нет, есть еще мальчик. - Она отвечала как бы нехотя, хотя, раз я запросил ее биографию, мне все эти сведения уже были доступны. Яна спросила, можно ли взять булочку, и ушла с булочкой и стаканчиком во дворик. Я слышал, как затворилась решетчатая дверь.
Кэти поставила кувшин в холодильник и прислонилась к кухонному столику, скрестив руки на груди.
- Что вам надо?
Она стояла не в поле зрения айзенштадта, и лицо ее было в тени.
- Сегодня утром на шоссе я увидел мертвого шакала. - Я нарочно говорил негромко: чтобы расслышать, ей надо было наклониться вперед, к свету. Его раздавило машиной, и он лежал так странно. Он был похож на собаку. Мне захотелось поговорить с кем-нибудь, кто помнит Аберфана, с кем-нибудь, кто знал его.
- Я его не знала. Я только убила его, помните? Так вот почему вы приехали, потому что я убила Аберфана, да?
Она не смотрела в сторону айзенштадта, даже не взглянула на него, когда я ставил его на стол, но мне вдруг показалось, что она знает, чего я добиваюсь. Она все еще держалась вне поля зрения аппарата. А если прямо сказать ей: "Да, это правда. Я это сделал, потому что вы убили его, а у меня не осталось его фотографий. Вы у меня в долгу. Я ведь уже не смогу получить фотографию Аберфана, но вы обязаны дать мне возможность сфотографировать ваше воспоминание о нем".
Но она ведь не помнила его, ничего не знала о нем, видела его только, когда мы ехали к ветеринару и Аберфан лежал у меня на коленях, смотрел на меня и уже умирал. Незачем мне было приезжать сюда и все это раскручивать заново. Совершенно незачем.
- Сначала я думала, что вы посадите меня в тюрьму, - сказала Кэти, - а потом, когда все собаки поумирали, - что вы убьете меня.
Стукнула наружная дверь, девочка сказала: "Я забыла автомобильчики" - и собрала их в подол маечки. Кэти мимоходом взъерошила ей волосы и опять скрестила руки.
- Я была не виновата. Я так и хотела сказать вам, когда вы придете убивать меня. Шел снег. Ваш пес выбежал прямо на меня. Я его даже не видела. Я потом прочла все, что могла достать, о том новом вирусе. Я готовилась защищаться. Я прочла про мутацию обычного паравируса, а еще раньше - вируса кошачьей чумы, узнала, что вирус мутировал так быстро, что специалисты не успели создать вакцину против него. А уже перед третьей волной возник критический минимум. И виноваты были владельцы последних оставшихся в живых собак, которые боялись позволить им размножаться. И когда ученые создали наконец вакцину, остались одни шакалы. Я бы вам сказала: "Вы не правы. Это вина владельцев собачьих питомников, разводивших щенят на продажу. Если бы они не держали щенят в антисанитарных условиях, первая вспышка инфекции не приняла бы такого размаха". Я приготовила все доводы для защиты. Но вы уехали из Колорадо.
Яна опять хлопнула дверью и принесла пустой стаканчик с наклеенным китом. Лицо ее было испачкано красным. "Еще хочу пить" (слова "еще хочу" слились в одно слово), она протянула стаканчик, держа его обеими руками, и Кэти открыла холодильник и налила девочке еще стакан напитка.
- Подожди, детка. Ты вся перемазалась. - Она нагнулась и вытерла личико девочки бумажным полотенцем.
Когда мы были у ветеринара, Кэти ни слова не сказала в свою защиту, ни "шел снег", ни "он выбежал прямо на меня", ни "я даже не видела его". Она сидела тогда молча передо мной и вертела свои рукавички, пока ветеринар не вышел и не сказал мне, что Аберфан умер. Тогда она проговорила: "Я не знала, что в Колорадо еще остались собаки. Я думала, они уже все умерли".
Я тогда повернулся к ней, к шестнадцатилетней девочке, еще не научившейся даже скрывать свои чувства, и бросил безжалостно: "Теперь умерли все. Благодаря вам".
