— И вообще, какого черта ты лезешь во все это? — спросил он огорченно. — Ведь ты же человек в этом деле совершенно посторонний?
— Не давите на меня, — сказал я, наученный опытом общения с девицей, — В данный момент — я человек свободный. Так что не очень…
Чего «не очень» я и сам не знал. И вообще не был уверен, что можно в таком тоне говорить с майором. Меня же еще тот парень с часами предупреждал в подъезде:
— Ты с ним поосторожней. И про меня — ни-ни. Хоть он и так, наверное, узнает.
— Это вы про кого? — спрашивал я.
— Да про майора. Про кого же еще? — усмехался мой нежданный даритель, прежде чем покинуть меня. И добавлял: — Не обращай внимания. Это я просто проверяю — здесь ты уже или еще нет.
И я тогда еще ровным счетом ничего не знал! Но майору я все же высказал. На всякий случай, чтобы подстраховаться. Прямо, как из газеты выдал:
— Человек не может себя чувствовать посторонним по отношению хоть к чему-либо, происходящему в современном мире. Тем более, человек советский.
Майор с подозрением глянул на меня, веко у него дернулось.
— Ты… Где ты сейчас?
— Да тут, тут, — успокоил я его.
— Так вот, свободный человек, — сказал он с иронией. — Вся твоя свобода случайна и временна. Так что расставайся-ка ты с ней добровольно. Тебе же лучше будет.
Я задумался. Кто же со свободой добровольно расстается? Так я ему и сказал. Он оглядел меня насмешливо.
— Слушай, какое у тебя образование?
— Как положено. Десять классов, — сказал я. И еще стал ему рассказывать, что еще почти два курса политехнического, откуда меня поперли за полное непонимание математики. Такая странная наука! Вы не поверите, но она на каждом шагу противоречит сама себе. Я чуть с ума не сошел, пытаясь понять, например, что такое объем. Скажем, объем стакана. Хорошо, если в стакан наливают воду, тогда ясно — вот тебе и объем А если аккуратно накладывают вату? Ведь это же так до потолка можно. Или до неба. Вали себе да вали. Она же все равно как бы в стакане. Я это стал на экзамене объяснять профессору. Старенький такой, много студентов через него прошло, он так и сказал мне. «Много студентов через меня прошло, но…»
Майор опять выдернул меня, не церемонясь, потому что девица уже сняла юбку. Но продолжала молотить по часам. И уже говорила слова. Правда, пока не содержащие никакой информации для меня. Эти слова я уже раньше знал. И всегда, если замечал, что готов их произнести, строго выговаривал себе:
— Не говори так. Это тебе не идет. И помогало!
— Вот-вот, — сказал майор. — Так тебя и затянет. И не вылезешь, к черту. Смотри, уже забалтываешься.
— А вы объясните по-человечески, — возразил я.
Очень уж мне не понравилось, что он меня выдергивает, откуда хочешь, как морковь из грядки, никуда от него не денешься.
— Практически да, — предупреждал меня лежащий у батареи, уже без часов человек в отутюженном костюме — Практически никуда от него не денешься. Хотя есть некоторые подходы. Но до них надо доходить самому, если времени не жалко.
И я вновь предстал перед майором. Окинув комнату взглядом, увидел, что все в ней, все мое небогатое хозяйство, перевернуто вверх ногами. Даже землю из цветочного горшка высыпали, не пожалели кактус.
Чего-то очень здорово искали.
10
— И почему это вам все безразлично?
— Да потому что и вам на все наплевать!
Дополнение 34
— Вот, вот, — сказал майор. — А кто сказал, что десять классов положено? Кем? Кому?
— Почему? Не только десять классов. Можно и восемь, а потом в ПТУ. Или техникум. Институты там есть. Университеты…
— Консерватории еще забыл, — сказал майор. — Да не в этом дело, ты пойми! Вопрос-то как стоит? Откуда это вообще? Понимаешь? Вообще? Эта система — школы, институты…
— Консерватории, — осторожно вставил я.
— Что? Да. Благодарю за подсказку. Ты чувствуешь заданность? Ты чувствуешь несвободу? Откуда и зачем это?
Я чуть было не брякнул: «Так положено». Но он бы, наверно, пришиб меня на месте. Уж больно веко его дергалось.
— В институте, верно, приходилось историю изучать? — поинтересовался майор уже доброжелательно, видя, что я не перечу, а более того, всем своим видом изображаю самую дурацкую готовность все принять за чистую монету.
Я молча кивнул.
— Там у вас общества всякие рассматриваются, — майор сделал неопределенный жест рукой. Веко его перестало дергаться.
— Ага, — подтвердил я. — Сначала, значит, первобытнообщинный, это когда…
И я стал ему выкладывать все, что помнил из учебников, газет, телевизора. Хотя я сейчас от этого совсем отошел, ну их совсем, только одно расстройство, как чего-нибудь прочитаешь. Но полчаса, наверно, молотил ему. Я думал, он заснет. Но он спохватился. А девица уже орала:
— Ура! Свободна, черт бы вас всех побрал!
И прыгала среди осколков часов с молотком в руке. Так она орала. В одних трусиках и лифчике. И кажется, готова была скинуть их, так она свободно, наверно, себя чувствовала.
— Ну? — строго спросил майор. — А теперь что, после капитализма?
— Теперь? Теперь… Сначала говорили, что развитое социалистическое общество, а потом…
Я замолчал.
— Ну, что ты запнулся? Валяй. Не на допросе, — подбодрил майор.
— Да тут… Я и сам… Да и никто, наверное…
— Не знает, — почему-то с удовлетворением докончил майор за меня. — Э-эх, мыслители… И правильно. И не надо знать. И даже черт с ним. Потому что не в этом дело.
— Может быть, чаю, — перебил я его.
Не люблю я этих разговоров. Не потому, что там чего-то боюсь. Сейчас-то чего бояться? Просто не понимаю я этого ничего. Ну баран бараном себя чувствую. Сестра вот иногда начинает мне чего-нибудь рассказывать, да еще и спорить пытается, хотя я ни слова в ответ не возражаю… Тут она спохватывается обычно и говорит: «Да ну тебя, ты какой-то, я не знаю…»
И теперь мне только оставалось понять, зачем же она, черти ее дери, разбила часы? И зачем она, черти ее еще раз дери, тогда опять пыталась ими завладеть. А?
— А ведь тебе объясняю. Тебе это надо понять, — вновь вмешивается майор. — Не в этом, пойми, дело. Бог с ними, с обществами. Что в них толку, коли нет личности, коли нет индивидуума? Понял? Вот это, самое главное, ты понял?
Должно быть, майор действительно подходил к самому главному. У него опять сильно задергалось веко. Прямо жутко было смотреть на него. Еще чуть-чуть и глаз взлетит. Картина? И так он увлекся, что даже перестал на меня обращать внимание. А ведь мне это действительно стоило послушать. И потому я метался туда-сюда, как угорелый, разрывался между майором и девицей. И только потом сообразил, что это совсем необязательно — вот так метаться. И еще одно меня ошарашило (дождался-таки ошарашивающего). Наконец-то я сообразил, что все происходившее с девицей в эпизоде с часами было ровно двадцать два года, три месяца, шестнадцать дней, семь часов и сорок шесть минут тому назад. Бог с ними, с секундами, не будем мелочиться. А приходила она ко мне, недавно (когда я был в трусах тоже — вот совпадение?) точно такая же, как будто и не было этой разницы во времени! Ну, то есть, совсем не изменившись. И я еще подумал: а может быть, вообще ничего и нигде не меняется?
