Лестер Дель Рей - Опасные видения (сборник)

— Это все Управление делает, а не арабы, — отвечает Чиб. — Арабы приехали сюда по той же причине, по которой нам, может быть, придется уехать отсюда.

(Из неопубликованной рукописи Старика: «Кто бы мог подумать, что в Беверли Хиллз появятся антисемиты?»)

— Я не хочу в Египет, — хнычет Мама. — Ты должен получить эту премию, Чибби. Я не хочу покидать свой насест. Я здесь родилась и выросла; точнее, на Десятом горизонте, но все равно, и когда я переезжала, все мои друзья переехали вместе со мной! Я не поеду!

— Не плачь, Мама, — говорит Чиб, страдая вопреки своему желанию. — Не плачь. Ты же знаешь, правительство не имеет права заставлять тебя насильно. Они не имеют права тебя трогать.

— Придется ехать, если хочешь, чтобы тебе продолжали выдавать на сладенькое, — говорит Завоеватель. — Конечно, если Чиб не получит премию. А я не стал бы его упрекать, если б он вообще не устраивал этой выставки. Не его вина, что ты не можешь сказать «нет» дяде Сэму. Ты получаешь по своей пурпурной карточке — плюс те деньжата, которые платят Чибу с продажи его картин. И все равно не хватает. Ты тратишь быстрее, чем что-то получаешь.

Мама вопит в ярости на Вильгельма, они исчезают. Чиб их отключает. К черту завтрак, можно поесть и позже. Последнюю картину для Праздника нужно закончить к полудню. Он нажимает на пластинку, и голые стены яйцевидной комнаты открываются в нескольких местах, все необходимое для работы выдвигается на середину, словно дар электронных богов. Зьюксис остолбенел бы, а Ван Гога хватил бы удар, если б им показали холст, палитру и кисть, которыми пользуется Чиб.

Процесс создания картины заключается в том, что художник по очереди сгибает и придает определенную форму каждому из нескольких тысяч проводков на разной глубине. Проволока очень тонкая, видна только под увеличительными стеклами, и при работе с ней требуется чрезвычайно деликатное обращение. Чем объясняются и очки с толстыми линзами, которые надевает Чиб, и длинные, почти как паутинка тонкие инструменты в его руке на первых этапах создания картины. Проходят сотни часов медленного, кропотливого труда (как в любви), прежде чем проводки приобретают нужные очертания.

Чиб снимает очки-линзы, чтобы оценить произведение в целом. Затем он берется за распылитель краски — покрыть проволочки нужным цветом или оттенком. Краска высыхает и затвердевает в течение нескольких минут. Чиб подсоединяет электрические контакты к «корыту» и нажимает на кнопку, подавая небольшое напряжение на проводки. Те, электропроводки Лилипутии, раскаляются докрасна под слоем краски и испаряются в облачке голубого дыма.

Результат: трехмерное произведение, состоящее из краски, застывшей как скорлупа, на нескольких уровнях под внешней оболочкой. Скорлупки имеют разную толщину, но все они настолько тонкие, что свет проникает сквозь верхнюю оболочку на нижнюю, если картину поворачивать под разными углами. Часть оболочек-скорлупок служит лишь как отражатели, чтобы усилить световой поток и таким образом улучшить обзор внутренних деталей.

В выставочном зале картина крепится на автоматической подставке, которая поворачивает «холст» на двенадцать градусов влево от осевой линии и затем вправо от оси.

Звучно квакает фидео. Чиб, чертыхаясь, сомневается: не отключить ли его. Хорошо хоть это не внутренний переговорник с очередной Маминой истерикой. Нет, для Мамы еще рано; она позвонит, и довольно скоро, если начнет по-крупному проигрывать в покер.

О сезам, откройся!

Старший Виннеган пишет в своих «Частных высказываниях»:

«Через двадцать пять лет после того, как я скрылся с двадцатью миллиардами долларов и случилась моя мнимая смерть от сердечного приступа, Фалько Аксипитер снова напал на мой след. Тот самый детектив из Финансового управления, взявший себе имя Фалькон Ястреб при вступлении в эту должность. Какое самолюбование! Да, он такой же остроглазый и безжалостный, как хищная птица, я боялся бы его, если б не мой возраст: мне слишком много лет, чтобы пугаться обыкновенных человеческих существ. Кто распустил путы на ногах ловчего сокола, кто снял колпак с его головы? Каким образом вышел он на старый, давно остывший след?»

Взгляд у Аксипитера точно как у чрезмерно подозрительного сапсана, который старается осмотреть каждую щель, паря над землей, который заглядывает в собственную задницу проверить, не спряталась ли там какая утка. Светло-голубые глаза мечут взгляды, подобные кинжалу, что выхватывают из рукава и кидают быстрым движением кисти. Они прощупывают все вокруг, вбирая с шерлок-холмовской проницательностью мельчайшие существенные детали. Его голова поворачивается то вперед, то назад, уши подрагивают, ноздри раздуваются, это сплошной радар, сонар, обонар.

— Господин Виннеган, прошу прощения за ранний звонок. Я поднял вас с постели?

— Разве не видно, что нет? — говорит Чиб. — Нет нужды представляться, я вас знаю. Уже третий день вы ходите за мной по пятам.

Аксипитер не краснеет. Он — гений самообладания, стыдливость проявляется у него где-то в глубинах кишечника, где никто ее не видит.

— Если вы знаете меня, тогда, наверно, сможете объяснить, зачем я звоню?

— Я еще не полный идиот, чтобы объясняться с вами.

— Господин Виннеган, я хотел бы поговорить о вашем прапрадеде.

— Он умер двадцать пять лет назад! — выкрикивает Чиб. — Забудьте о нем. И не лезьте ко мне. И не пытайтесь заполучить ордер на обыск. Ни один судья не выдаст вам ордера. Для человека его дом — его убожище… убежище, я хотел сказать.

Он думает о Маме и во что превратится этот день, если вовремя не убраться из дома. Но ему нужно закончить картину.

— Исчезни с глаз моих, Аксипитер, — говорит Чиб. — Пора пожаловаться на тебя в Полицейское управление. Уверен, что там у тебя спрятана фидеокамера — в дурацкой шляпе, что у тебя на голове.

Лицо Аксипитера остается спокойным и бесстрастным, как алебастровая маска Хора, бога с орлиной головой. Возможно, его внутренности чуть раздувает от газов. Если так, он выпускает их незаметно для окружающих.

— Если вам так угодно, господин Виннеган. Однако вам будет очень непросто избавиться от меня. В конце концов…

— Исчезни!

Переговорник свистит три раза. Если что-то повторяется трижды — это Старик.

— Я подслушивал, — говорит стодвадцатилетний голос, гулкий и глубокий, как эхо в гробнице фараона. — Хотелось бы повидаться до того, как ты уйдешь. Другими словами, не мог бы ты уделить пару минут старожилу в его сумеречный час?