7.
Он вернулся домой, когда утро уже полностью вступило в свои права и высоко над землей резвились
ласточки, предвкушая долгий воскресный день.
Спать не хотелось, но он все-таки, не раздеваясь, лег
на диван, уткнул лицо в сложенные руки и пролежал так до тех пор, пока неугомонный сосед снизу не известил транзистором весь микрорайон о своем пробуждении и переходе к активной жизнедеятельности.
Корин встал и вышел на балкон. Транзистор снова извергал сообщения о военных действиях в разных регионах планеты, о раненых и убитых, о неудачном запуске секретного спутника, о вырубке амазонской сельвы, о пестицидах, обнаруженных в организме пингвинов и белых медведей, о погибающем Арале, о кислотных дождях, об утечке радиоактивных веществ, об озонных дырах, поимке контрабандиста с полсотней ампул героина в желудке, угоне авиалайнера, новых доказательствах производства атомного оружия в Пакистане, крушении танкера в Северном море, массовой гибели китов, объевшихся отравленной треской, очередном подземном взрыве в Неваде...
Транзистор захлебывался новостями. Шел обычный очередной день планеты.
Во дворе, возле качелей, ругались переопохмелявшиеся с утра мужики, а у крайнего подъезда лежала на табуретках продолговатая черная крышка и рядом кучкой стояли старушки. Вылетела из-за угла женщина с сумкой, радостно закричала на весь двор, заглушив транзистор и ругань расхристанных мужиков, адресуясь к приятельнице на балконе:
- Верка, беги до гастронома! Колбасу дают, не пропихнешься. А лаются, как те собаки!
Корин перегнулся через перила, заглянул, насколько мог, на
нижний балкон, обнаружил ноги соседа в дырявых на коленях спортивных штанах и громко и зло сказал:
- Эй, приглуши транзистор, пока кирпичом не запустил!
Сосед высунул небритое лицо, увидел нависшего над перилами
Корина и скривился.
- Шо, права не имею? Бабе своей приказывай!
Корин отпрянул и застонал. Словно какая-то нечисть поселилась в нем и скребла, скребла когтями по сердцу. Плохо начинался выходной день и негде было скрыться, залечь, отдышаться, вновь обрести спокойствие и душевное равновесие.
"Что это? - с отчаянием и испугом подумал Корин. - Что же это
со мной творится? С ума схожу, что ли?"
Он пометался по комнате и кухне, схватил было сигарету, но курить не стал, погремел посудой в кухонном шкафу, добираясь до пузырька со спиртом, но не добрался, подскочил к зеркалу в прихожей и уставился на свое отражение.
- Ну что? - спросил он свое зазеркальное лицо,
вздохнул и фальшиво пропел: - "И жизнь хороша, и жить хорошо... Слышишь, Звездный Лебедь, верни свой дар на минутку, и пусть у шефа никакого инфаркта не будет, ну его к черту. Слышишь?
Потом он снял с вешалки авоську и вышел из квартиры.
Разгорался, наливаясь силой, воскресный день, народ совершал паломничество на рынок и Корину изрядно намяли бока, прежде чем он выбрался из троллейбуса у длинного зеленого забора с выцветшим транспарантом, лаконично констатировавшим: "Продовольственная программа - дело всенародное". Вдоль забора шла бойкая торговля цветами, семечками, яблоками и щенками. Сумко-рюкзачно-авосько-портфельная толпа занесла Корина в ворота, потащила вдоль торговых рядов с навесами, забросила в монументальный павильон, похожий по виду на Дворец спорта, а по запаху на овощную базу, где Корину частенько доводилось работать, проволокла мимо мясного, молочного, овощного и фруктового прилавков и выбросила через противоположные двери к оазису квашеной капусты и соленых огурцов. Витал над рынком сизый дым, удушливо пахло шашлыками.
Вынес Корин все шквалы рыночного моря, на ребрах своих,
на спине и отдавленных ногах убедился, что рынок - дело всенародное и
выгреб-таки к остановке, победно влача в авоське три кило крупных
отполированных яблок и увесистую дыню. Потом ему повезло - он
втиснулся в троллейбус и поехал в первую городскую больницу, где, по сведениям сослуживицы Тани Коптеловой, лежал ни в чем неповинный начальник отдела, павший жертвой внезапного коринского желания.
Больница размещалась на территории крепости, с которой когда-то, при Елизавете, начинался город. Крепость разрушили в годы первых сталинских пятилеток, усмотрев в ней символ деспотического царского режима, и остались от нее только оплывшие с годами земляные валы, поросшие разным кустарником, да две пушки старинного образца, водруженные без лафетов на бетонные постаменты у больничных ворот.
Возле белых одноэтажных корпусов стояли скамейки и беседки; прогуливались, жевали всякую домашнюю снедь, играли в шахматы и домино больные в синих пижамах и неуклюжих шлепанцах.
Колыба сидел на скамейке в тени акаций и читал газету. На нем была легкомысленная белая футболка с красной надписью "Спорт-88", спортивные брюки с белыми лампасами и стандартные шлепанцы. Корин в нерешительности остановился метрах в пяти от скамейки.
- Ну что стоишь, Сергей Алексеевич? - сказал Колыба, не отрываясь от газеты. - Садись, посиди.
Корин опустился на скамейку, водрузил авоську на колени. Начальник покосился на авоську.
-Витамины принес? Спасибо. Отчет-то переделали?
Корин кивнул, помялся немного.
- Владимир Васильевич, извините, ей-богу! Сгоряча ведь вам пожелал.
Начальник принялся обмахиваться газетой.
- Бросьте, Сережа. Это мне, старому дураку, волноваться не стоило, столько уже волнений было в жизни. Да видно, привык.
- Нет, честное слово, сгоряча!
- Ладно. - Колыба похлопал его по колену. - Ты-то здесь при чем?
Если бы все наши желания действительно исполнялись... Давай свои витамины. Ничего там у меня страшного нет, сказали вот сегодня. Выпишусь и на курорт. Давай, давай, что там у тебя: яблоки?
Давай свои яблоки и топай-ка на пляж, сейчас хорошо на пляже. На работу выйду, еще надоем.
Колыба, приговаривая, вертел из газеты кулек, складывал туда яблоки. Дыню он взял под мышку, поднялся.
- Спасибо, Сережа. Пойду, отнесу твои гостинцы, да и на процедуры пора. Вы уж там без меня не скучайте.
Он подмигнул Корину, усмехнулся и пошаркал к больничному корпусу.
- Выздоравливайте, - сказал Корин ему вслед.
- Обязательно, - обернувшись, ответил Колыба. - На пляж, Сережа, на пляж, к молодухам. Пока силы есть.
Пушечный ствол был гладким и обжигал ладонь. Корин погладил его, посмотрел по сторонам и показал небу кукиш.
Чадили сизым дымом автобусы, на перилах балконов висели
разноцветные ковры и паласы. Корин шагал по серому тротуару и думал о том, что все равно победа будет за нами, черные силы, которые злобно гнетут, будут разбиты в пух и прах, и человечеству не век жить в колыбели, и невозможное станет возможным, и нам подвластны будут иные миры, и человек - это звучит гордо. И прочее. Думать так было спокойно и привычно.
