Ознакомительная версия.
- Да, я помню. Как Оля выглядела, - повторил я. - Признаюсь, что не могу сказать в точности. Я тогда еще не делал операцию на глаза, был сильно близорук, зачем-то скрывал это, редко носил очки... и мне приходилось приглядываться к ней. В первый момент особенно, когда она помогала мне не запутаться в ее одежде.
Мы трепыхались в углу лаборантской, у стеллажа с бесчисленными пробирками; отвечая нам, он поскрипывал и звенел стеклами, потом что-то в его деревянном нутре упало и разбилось. Мы вздрогнули единовременно, от этого рассмеялись, и нам стало немного легче. Итог же был очень быстр, почти мгновенен, все действо, как я понимаю сейчас, не заняло и пяти минут - тогда же казалось вечностью. Оля была мучительно, невероятно зажата, я чувствовал, как напряжен, дрожит каждый ее мускул... не знаю, почувствовала ли она хоть часть того, на что, рассчитывала, хоть какое-нибудь приятное ощущение... кроме того, что все, наконец, закончилось. Мы не говорили на эту тему. Мы не говорили тогда вообще, каждый был слишком сосредоточен, чтобы сказать хоть слово. И еще, нам обоим что-то казалось, виделось друг в друге, нечто дающее нам силы, сближающее нас в тот момент, и, окажись произнесенным, любое слово, оно непременно разрушило бы это видение.
Оля была обнажена полностью, не считая, конечно, носков и туфель; прислонившись к боковой стене стеллажа, она странно напоминала запуганную мышку, которая от некуда деться, сражается со мной за право обладать своей крохотной частичкой счастья. Она и впрямь походила на мышонка: невысокая, невзрачная, худая с узкой, почти мальчиковой, грудью, которую венчали темно коричневые соски; тонкие худые ноги, - когда она обхватывала ими мой торс, я чувствовал под прозрачной кожей веревочные сплетения мускулов. Она вглядывалась своими глазами-бусинками в мое лицо все это время, ища в нем что-то, что помогло или спасло бы ее... уже позже я узнал, что она так же близорука и так же скрывает это.
Когда все закончилось, Оля еще минуту стояла предо мной обнаженной и у меня была возможность пристальнее рассмотреть ее тело, но ниоткуда появившаяся стыдливость - почему, непонятно - не дала мне этого сделать. А на нее будто нашло что-то противоположное моему смущению. Ольга не хотела одеваться. Ждала ли, что я вспомню о том, без чего мы второпях обошлись: без поцелуев и ласканий, или так она избавлялась от прежнего состояния девичества, переходила в новое качество и должна была, стоя обнаженной перед покорившим ее, насытится этим новым ощущением. А может, хотела показать мне, что не такая, какой всякий, хоть раз увидевший ее мужчина, представлял ее. Помечтать об ином хотя бы мгновение... пока я не обратил внимание на кровь, узкой полоской покрывшую внутреннюю сторону бедра. Я коснулся этой полоски и размазал кровь по пальцам, Оля вздрогнула всем телом. Голос ее подвел, сдавленным шепотом попросила она меня уйти, попросила так, что не подчиниться ей я не мог.
- Вы долго были вместе? - спросила Талия. Ее голос вывел меня из погружения в прошлое; я поднял глаза и посмотрел так, словно впервые заметил ее присутствие.
- И да, и нет. Несколько месяцев, до конца сессии, и после, на летних каникулах. Мы оба тогда жили с родителями, это сильно осложняло наши отношения. Квартирный вопрос, как поминал еще Булгаков, серьезно осложнял нам жизнь. Хотя расстались мы, конечно, не по этой причине. Просто Оля поняла, что я не люблю ее, просто хорошо отношусь к ней, так правильнее будет сказать. Но большего ей ждать от меня не приходилось. И она...
- Ты уверен в этом?
- В себе да. В ней..., - я вздохнул. - Воистину, чужая душа потемки. Может, она просто отпустила меня. А любовь... нет, я все же думаю, что мы так и не поняли, что это такое. С самого начала наши отношения были чем-то иным...
- А позже? После нее.
- И позже. Были еще... случаи, увлечения, ошибки. Всякий по-разному называет мимолетные романы, интрижки длиной в одну ночь или в один час. Даже не знаю, как назвать...
- Занятия естественной близостью, - холодно и немного резко ответила мне Талия.
- Да, пожалуй, верно, - вынужденно согласился я. -- Хотя я, когда наступала пора нового предложения, отчего-то считал его большим, нежели простым удовлетворением потребностей двух особей противоположного пола. Надеялся на... то самое.... Нет, не на любовь даже, на нечто такое, что сближает, порой навсегда роднит людей. Не один только механизм вожделения, а что-то... - не договорив, я замолчал.
- Я поняла.
- Нет, я не договорил. Я сознательно избегал слова "любовь". Избегаю его и по сию пору. Просто потому, что до нынешних своих лет не познал, что скрывается за этим словом.
- Не встретил, - поправила меня Талия. Прежним своим мягким голосом.
- Не встретил, - покорно согласился я. - А потом, после... первого опыта в физиологии, я попытался снова. С той девушкой, что прежде, на лабораторных занятиях по физхимосновам, была моей напарницей. Она была чем-то похожа на меня, или я надеялся найти в ней что-то от себя.
- Говорят, именно противоположностям проще притянуться друг к другу.
- Я знаю. Помню. Но речь идет не о чувствах. Скорее, о привычке, сложившийся за три с небольшим года тесного общения: каждый день, исключая воскресенье, по нескольку часов. Той самой привычки, которая в один день вполне могла перерасти в некое иное качество, которому в дальнейшем надлежало быть столь же неотъемлемым, как и все прочие качества.
- То есть, ты хотел жениться на ней?
Я кивнул.
- Да. Мы подходили друг другу. И она понимала это и не возражала этому. К тому же мы были дружны, а почему бы дружбе не стать чуть ближе, чем она была до вчерашнего дня - друг не обидится на неудачу партнера, на редкость подобного рода занятий, на.... Да на многое другое, что может сопровождать переход от простой привязанности к чему-то большему, к образованию с течением времени самой обычной семьи. Самой заурядной. Знаешь, я почти уверен, что именно таким образом появляются на свет большая часть семей, браки которых не распадаются, а существуют десятилетиями, обрастают детьми, традициями, укладом... - я вздохнул и добавил: - Почти уверен.
К моему удивлению, Талия кивнула:
- Простому человеку вполне хватает того, что он имеет, того, что может дать такой брак: внимания, тепла, заботы. Элементарного уважения к партнеру. Простой сопричастности. А что еще надо, чтобы жить.
- Счастливо? - закончил я.
Она покачала головой.
- Счастье слишком скоротечно, чтобы говорить о нем всерьез. Жить в счастье невозможно, оно как наркотик, долгое прием которого приводит к неизмеримым потерям, а потому счастье длится лишь миг, о котором мы вспоминаем потом с теплотой и душевным томлением, прежде всего, потому, что той минуте у нас есть противопоставление - вся прочая жизнь. В самом деле, каков предел длительности счастья - мы едва успеваем заметить себя в нем, как чувство это затирается заботами, тревогами... да самой простой житейской суетой. Когда минута проходит: в любовном экстазе, в восторге, в удаче - остаются лишь дни и годы, которые нам выпало разделить в точности так же, как мы разделяли до этого краткий миг счастья. Именно по этой причине так редки прочные браки. Слишком мало радостей выпадает на жизнь одного человека, - что говорить о паре. А счастливых минут, прожитых вместе, то есть разделенных надвое, и вовсе немного, - ведь подчас так тяжело делить крохотное счастье с кем-то еще. Если вспоминать только их, а ведь так обычно и делается, будто семья и создается для того, чтобы потом все сложить и поделить, как нажитое имущество, если думать только о них, где возьмется терпение ожидать нового блаженного мига, где сыщется надежда, чтобы верить в его долгожданный приход?
Ознакомительная версия.
