Волгин и его товарищи очень удивились, когда им сказали, что это сооружение не вся станция, а только одна из её частей, один из узлов мощного комплекса. Точно такие же строились ещё в пятнадцати местах, симметрично расположенных на всей поверхности Марса. И возле каждого из них был город, подобный Фаэтонграду, но меньшего размера.
— Тут административный центр Марса, — пояснил Мунций. — И сосредоточена связь с Землёй. Другие города не имеют космодромов. Здесь находится филиал Совета техники, и отсюда координируются все работы на Марсе. И здесь же находится штаб очистительных отрядов.
Население Фаэтонграда в подавляющем большинстве работало на постройке гравиостанции. Только незначительная его часть обслуживала город и начинающееся строительство заводов воздуха для будущей плотной атмосферы Марса.
В утренние часы Фаэтонград казался необитаемым. В середине дня он оживал, а вечером его улицы, сады и стадионы наполнялись весёлой и шумной толпой. Девяносто процентов этой толпы составляла молодёжь.
— Закономерное явление, — говорил Второв.
Рабочий день на Марсе был значительно длиннее, чем на Земле. Гравиостанцию нужно было как можно скорее ввести в строй, в ней остро нуждались истребители. Работа шла безостановочно круглые сутки. Правда, люди работали только первую половину дня, а затем задания давались машинам, и те, уже сами, продолжали трудиться.
Жизнь на Марсе казалась гостям из прошлого интенсивнее, чем на Земле.
— Наконец-то мы увидим труд, — сказал Второв, — который напоминает по темпам работу в наше время. На Земле его трудно было заметить.
Действительно, короткий рабочий день и насыщенность автоматикой маскировали на Земле кипучую деятельность человека. Создавалось обманчивое впечатление, что всё изобилие, все удобства жизни появлялись сами собой, без участия людей. И хотя всюду царил труд, его, как сказал Второв, трудно было заметить при поверхностном наблюдении. На Марсе же работа человека бросалась в глаза сразу.
Почти всё делалось руками людей. На Марсе ещё не было того обилия кибернетических установок и «разумных» автоматов, которые являлись характерной особенностью жизни и быта этой эпохи.
— Мне здесь нравится, — сказал Волгин. — Как-то проще и понятнее. Действительно похоже на наше время. Жаль, что Виктора нет с нами.
— Я пропишу ему поездку сюда как лекарство, — пошутила Мельникова.
Гостей поселили в первом этаже трёхэтажного дома, стоявшего в густом саду, где росли синие кусты и фиолетовые деревья. Внутреннее убранство дома ничем не отличалось от земного. Тот же комфорт, та же биотехника.
Каждую ночь город освежался дождём, который лился с купола. Откуда брали воду для этого дождя на планете, бедной влагой, оставалось пока неясным. Мунций не смог ответить на вопрос Волгина.
— Я не инженер, — сказал он. — Думаю, что вода добывается искусственно. Завод воздуха, расположенный вблизи Фаэтонграда, частично работает. Он вырабатывает кислород и водород из почвы. А где есть эти газы, там нетрудно получить и воду.
Купол и сам по себе был загадочным. Сложное сооружение, имевшее многочисленные автоматические выходы, снабжённое оросительной системой, было невидимо. Только рано утром, в косых лучах солнца, можно было заметить «что-то» над городом.
Арелеты, вылетавшие из города или возвращавшиеся в него, пролетали сквозь купол так же, как и ракетопланы, через отверстие, раскрывавшееся на мгновение и снабжённое чёрным кругом для ориентировки автопилота.
Крыша над городом называлась «куполом», видимо, в силу привычки или традиции. В действительности это был прямоугольный футляр, отделявший дома, сады и площади Фаэтонграда от внешней, сильно разреженной атмосферы. Учитывая его величину, трудно было понять, как и на чём он держался.
В городе ходили в обычной одежде, вероятно, воздух подогревался искусственно. Отправляясь на работу вне города, жители надевали плотные комбинезоны и герметические шлемы.
Всё это придавало жизни «марсиан» своеобразный колорит.
Вечером в день прилёта гости, сопровождаемые Мунцием, посетили, как и обещали, фаэтонцев. Беседа затянулась до глубокой ночи.
Переводчиком служила лингвмашина, но её нигде не было видно. Вероятно, она была вмонтирована в стол, за которым они сидели.
Обстановка фаэтонского дома, со странными волнистыми линиями предметов, показалась всем низкой и неудобной. Кресел не было — их заменяли «табуретки». Но для своих гостей фаэтонцы приготовили обычную земную мебель.
Мунций предупредил, что говорить надо тихо, почти неслышно, чтобы звук голоса не смешивался с переводом.
— Наш переводчик чувствителен и слышит прекрасно, — сказал он.
Работа лингвмашины была очень эффектна и просто ошеломила Волгина. Когда он заговорил, первым задав какой-то вопрос, послышался его же голос, отчётливый, достаточно громкий, произносящий незнакомые слова — тягуче-медленные, напевные. Машина не считалась со скоростью речи Волгина. Запоминая его слова, она переводила их на фаэтонский язык ещё долго после того, как он умолкал.
А когда Ая, совсем неслышно, отвечал Волгину, послышался голос, говоривший на чистом современном языке, только с длительными паузами между словами, соответствующими медленности речи фаэтонцев.
Так и шёл весь разговор — неторопливо, спокойно. Машина имитировала каждый голос, точно воспроизводя его звук и даже интонации. Каждому казалось, что это говорит он сам, говорит свободно на чужом языке, в котором почти не было согласных букв.
И не только в речи, но и в жестах, движениях хозяев гости увидели на этот раз явную замедленность, ускользнувшую от них при первой встрече, на площади. А ведь Мунций говорил, что девять фаэтонских учёных, работавших на Марсе, специально отобраны как наиболее подвижные, наиболее энергичные. Каковы же тогда остальные?…
«Нет пределов разнообразию природы! — подумал Волгин. — Но трудно было бы человеку Земли жить среди них».
В данном случае медленность речи фаэтонцев пошла даже на пользу. Слишком уж не похоже было всё, что они рассказывали, на жизнь Земли. Так было легче вдумываться в слова, представлять себе то, что за ними скрывалось.
На Мунция, Владилена и Мэри рассказы фаэтонцев производили такое же впечатление, как и на Волгина, Мельникову, Второва и Крижевского. Одинаково чуждый, одинаково непонятный мир вставал перед ними. Жизнь на Фаэтоне, отношения людей, их быт — всё было глубоко отлично, всё было иным, чем на Земле. И только труд каждого фаэтонца на благо всего общества, единственный двигатель прогресса, ставил между ними и людьми знак равенства. Да ещё наука — познание природы и её законов.
