– Странно рассуждаешь, – ответил Грубин. – Как раз в армию чаще всего идут те, кто не может никак из детства вылезти, школьные хулиганы.
– А мы с тобой?
– А мы с тобой – школьные романтики.
Стрельба на площади утихла, но спокойствие не вернулось.
Снова пробежал мальчишка с предупреждающим криком.
Издали, из центра города, шло нечто грозное.
Уже видна была черная стена людей, перекрывшая всю улицу. Над толпой реяли красные флаги.
– Коммунисты идут! – закричала Ванда Казимировна и потащила домой Никитку Савича.
Другие жены, которые, как правило, оказались втрое старше своих мужей, тоже поволокли их с площади. Но Грубин и Удаловы остались в числе зрителей – Марго и Ксения их еще не отыскали.
Все ближе подходила колонна. Над ней реяли стяги. Из глоток вырывался Гимн Советского Союза.
Все эти люди были как на подбор семидесятилетние, крепкие, седые мускулистые старики и старухи. Те, кто с портретами Сталина, – постарше, а те, кто с портретами Ленина, – чуть помоложе.
И разновозрастное разрозненное население Великого Гусляра понимало, что настал миг прозрения.
Колонна коммунистов ступила на площадь.
Удалов узнавал среди этих суровых и неподкупных людей своих сверстников из стройуправления, из бывшего райкома комсомола и горкома партии, узнавал пенсионеров городского и даже областного значения, но самое удивительное, что и Максимка узнавал и показывал отцу своих сверстников и даже младших товарищей по речному техникуму. Сейчас все они пребывали в расцвете старческих сил и были едины в суровости – пришел их час! В мире мальчишек и юнцов они хозяева!
– Срочно! – проговорил Грубин. – Срочно домой! Надо сказать Минцу.
– Правильно! – Удалов первым помчался к дому. Грубин с сыном – за ним.
По мере того как они приближались к дому, бег Грубина терял уверенность, ноги все более заплетались, а перед воротами юноша и вовсе остановился.
– Что случилось? – спросил Удалов.
– Понимаете, ребята, – сказал Саша, – вы сейчас только не удивляйтесь. Я совсем забыл. Может быть, положение наше не такое уж и хорошее.
Удалову чудилось, что шаги колонны коммунистов уже настигают его, как какого-то распутника – шаги Командора.
– А что с дядей Левой? – догадался спросить Максимка.
– Сейчас увидишь.
Грубин открыл дверь.
В тот момент, когда решалась судьба демократии в Великом Гусляре, обнаружилось, что попавший под каток собственного эксперимента Минц превратился в пятилетнего карапуза, довольного собой, доедающего остатки килограммового торта, который сам Минц купил на той неделе к приезду своего кузена из Монтевидео, да забыл в морозилке.
Толстый мальчик хрустел замороженным тортом, когда в комнату ворвались юные соседи.
– Лев Христофорович! – крикнул с порога Грубин. – Эксперимент надо отменить.
Лев Христофорович отлично узнал соседей и, несмотря на столь нежный возраст, отдавал себе отчет в происходящем, но ответил решительно:
– Нет, нет и еще раз нет!
– Почему же, Лев Христофорович?
– Почему, дядя Лева? – взмолился Максимка.
– Потому что торт очень вкусный, – ответил гений.
И Минц продолжил вгрызаться в торт.
За окном раздался шум.
Удалов кинулся к окну, потом метнулся обратно, подхватил мальчика Минца, который все хрустел ледяным тортом, поднес к окну и прикрикнул на него:
– Любуйся, что ты наделал!
По Пушкинской шел небольшой – шесть в ряд, три ряда – патруль усатых седовласых ветеранов. Каждый нес по красному флагу. Перед некоторыми воротами они останавливались, вешали на ворота красное знамя и рисовали красную звезду. Перед другими домами они флагов не вешали, зато ставили на воротах черный крест.
– Скоро, – сказал Удалов, – начнется красный террор. Вы этого хотели?
– До ночи много времени, – капризничал Минц. – Когда торт доем, тогда поговорим.
Малыш попытался вырваться и вернуться к торту, но Удалов не отпускал его.
– Расколдовывай город! – кричал он на Минца. – С меня хватит!
Неизвестно, чем кончилась бы борьба между обжорой Левочкой и его соседями, но тут в комнату вошли две грузные пожилые женщины.
– А ну по домам! – приказали они своим мужьям.
И после короткой схватки на сцене остались лишь Грубин с Минцем.
– Видишь, – сказал Грубин, – для этих мальчишек достаточно старых жен. А для нашего города достаточно старых ветеранов.
– Откуда их столько? – спросил мальчик, все еще обкусывая торт.
– В сердцах сидели, в душах, – сказал Грубин.
Минц оторвался на секунду от торта и сказал:
– Послушай, Саша, давай уйдем с тобой отсюда! В лес, в Вологду. Ты меня в детский сад сдашь, и я буду каждый день добавку компота получать.
Грубин смотрел в окно. На дом № 16 флаг не повесили. Зато на воротах поставили крест.
Правда, красный флаг высунулся из открытого окна второго этажа – его вывесил пенсионер Ложкин.
– Когда на ликвидацию придете, – крикнул он старикам, – сначала ко мне постучите. Я вас по нужным квартирам проведу.
– Спасибо, товарищ! – отозвались с улицы.
– Ну теперь вы поняли, что тортов больше не будет? – спросил Грубин у маленького профессора.
За окном послышался шум мотора. Грубин снова выглянул наружу.
На этот раз он был искренне изумлен, потому что на улицу въехал и теперь тормозил перед его домом старый – времен Первой мировой войны – броневик. Броневик остановился и повернул в сторону окон Минца башенку с пулеметом.
С помощью товарищей на броневик взобрался ветеран с бородкой клинышком.
– Друзья! – закричал он. – Соратники! Ни для кого не секрет, товарищи, где свили гнездо наймиты Запада, масоны и демократы всех мастей! Один раз им удалось развалить Советский Союз! Во второй раз мы сами их развалим.
Ветеран упал с броневика, потому что был очень стар. Но башня броневика пришла в движение и со зловещим скрипом принялась поворачиваться в сторону дома № 16.
Этот звук мгновенно развеял детские настроения профессора Минца.
– Эксперимент провалился, – сообщил он. – Подсади меня, Саша.
Лев Христофорович указал на пульверизатор, который стоял на верхней полке.
Грубин кинулся было за стулом, но опоздал.
Броневик выпустил по окнам пулеметную очередь.
Звеня и лопаясь, полетели на пол пробирки и склянки. Грубин упал в лужу химикалиев, прикрыв телом малыша Минца. С потолка сыпалась штукатурка.
– Демократов на плаху! – радостно кричали с улицы ветераны.
– Что будем делать? – спросил Грубин.
– Ума не приложу, – ответил Минц, выбираясь из-под товарища. – Вся надежда на то, что мое средство скоро выдохнется. А пока, может, укроемся в детском саду?
