Ознакомительная версия.
Закусываю губу.
У Виктора гипнотизирующие, цепкие, совершенно безжалостные глаза. Глаза его соперника тонут под массивными надбровными дугами, и они тоже безжалостные — так смотрит волк на агонизирующую добычу.
Шахматы. Дебют, миттеншпиль.
Елена
Не могу лежать на диване. Не могу есть яблоко. Сижу, нервно почесывая щеку. Начинаю грызть ногти. Опомнившись, отдергиваю руку.
Семь утра.
Прямая трансляция.
Дымко вдруг бросается в атаку. Раз, два, три; вот сейчас полетят из–под кулака брызги, и все закончится уже во втором раунде…
Публика там, в телевизоре, орет и вскакивает с мест.
Показывают повтор; мулат ухитрился уйти от удара, уклониться в последний момент, и кулак Дымко только слегка съездил его по скуле. Комментатор говорит, что Виктор как никогда близок к успеху, но не стоит расслабляться, соперник себя еще…
Лена
…Атакует. Дымко едва успевает поймать чудовищной силы удар.
Взволнованно бубнит где–то английский комментатор.
— Нельзя так его подпускать! — резко говорит спортивный чиновник, сидящий справа от меня. — Он допрыгается!
Обнимаю себя за плечи.
Не подпускай его близко! Не подпускай!
— Тут достаточно пропустить один удар, — рассудительно говорит чиновник. — Один удар пропустить и все, спускай воду…
Я не люблю чиновников.
Конец раунда. Виктор плюхается на стул в своем углу ринга, и его закрывают от меня чужие спины. Поднимаю глаза, смотрю на монитор; большой электронный Дымко кажется спокойным. Ему что–то говорят, он не отвечает, только кивает в ответ…
Сигнал к продолжению боя. Все начинается снова.
Пытаюсь слушать, что говорит мой спортивный чиновник. Если верить ему — Дымко все делает не так. Он расслабился. Он недооценивает противника. Он слишком низко держит руки. Он ждет непонятно чего. Он уже десять раз мог провести атаку…
И Виктор проводит атаку, но кофейный человек отражает удары, уклоняется, переходит в контрнаступление. Чиновники справа и слева от меня кричат и даже как–то поскуливают от напряжения; Виктор с кофейным стоят обнявшись, как лучшие друзья, и не могут выпустить друг друга, тогда белый человечек небрезгливо берет их за плечи и растаскивает, расцепляет, как вагоны расформированного состава…
Наконец–то гонг.
Елена
Комментатор говорит, что после второго раунда бойцы перестали оправдывать ожидания. Что нету яркого, зрелищного бокса. Что слишком много проволочек, связываний и попыток измотать друг друга. И что неизвестно, между прочим, как проявит себя Дымко в поздних раундах, а ведь все дело идет к тому, что будет борьба на измор…
Зачем я вообще включила телевизор?!
— «Зачем я ушла из дому? —
плачет улитка. Я верю
в вечную жизнь, конечно,
вы правы…»
Лена
…Закладывает уши от крика и свиста. Шахматы?!
Уже девятый раунд, оба измотаны, у Виктора на скуле наливается краской кровоподтек.
Мой спортивный чиновник и другие спортивные чиновники, справа и сверху от меня, матерятся. Их ругательства тонут в общем шуме.
Виктор атакует. И атакует снова.
Я ненавижу его противника. Я ненавижу блестящего мулата с руками до земли. Я готова выскочить на ринг и перегрызть ему горло.
— Дай ему! Дай ему, Витька! Врежь ему!
На трибуне напротив тоже прыгают и орут.
— Убей его! Врежь ему! Давай!
Не знаю, слышит ли он мой голос в этом реве. Куда там…
Елена
Мельком вижу трибуны.
Успеваю заметить грузную чернокожую даму, потрясающую кулаками, мужчину в расстегнутом — нет, расползающемся под напором темперамента пиджаке, и еще одного толстяка, и еще одну пожилую бабищу в вечернем платье, азартно молотящую воздух… И вдруг — ее, с яростными глазами, с разинутым в свирепом крике ртом.
Секунда. Мгновение. Могло и показаться…
Лена
Десятый раунд.
У Виктора рассечена бровь. У мулата наливается на лбу гематома.
Я охрипла.
Мой спортивный чиновник сидит, закрыв руками лицо. Нервишки шалят.
Когда Виктор вдруг подается вперед, я не успеваю ничего понять. Над рингом взлетает фонтан чужого пота; голова кофейного мулата мотается назад и вбок. Он отступает на шаг; Виктор бьет еще раз. Рефери бросается, как белая чайка на помощь птенцам…
Мулат отступает еще и осторожно, будто боясь ушибиться, ложится на пол.
Виктор вскидывает руки над головой и оборачивается ко мне лицом.
Он смотрит мне в глаза или это только кажется?
От сполохов бело. Как будто над головой моего победителя бушует ненормальная беззвучная гроза.
Елена
Выключаю телевизор.
Вижу себя в темном пустом экране. Свое отражение, слегка искривленное неровным стеклом.
Вытаскиваю из бара початую бутылку коньяка.
«Душа к губам прикладывает палец
Молчи! Молчи! И все, чем смерть жива
И жизнь сложна, приобретает новый,
Прозрачный, очевидный, как стекло,
Внезапный смысл»…
Подхожу к окну.
Там, снаружи, утро. Солнечный столбик едва просачивается через цветную ночь моих витражей.
Осторожно берусь за лепесток большого цветка. Тяну; витраж пленочкой отходит от стекла, и в образовавшуюся щель тычется лучик света, ложится мне на щеку.
Прижимаюсь к стеклу лицом.
Лена
Я обладаю сокровищем.
А сокровище время от времени обладает мной.
Мы отдыхаем на чьей–то вилле. Не помню уже, чьей. Здесь павлины и водопад, и в кроне дерева над нами сидит, наверное, снайпер. Отстреливает папарацци.
Теперь готова поверить во все, что угодно.
Павлины выпрашивают что–то, как голуби на улице. Мы бросаем им арахисовые орешки, и еще изюминки, выловленные из мороженого. Мы бросаем камни в ручей. Мы купаемся в водопаде, как герои какой–нибудь мелодрамы.
Время от времени мы по очереди подползаем к стоящему на траве ноутбуку и просматриваем последние новости.
Новость одна. «Защитил чемпионский титул… победа нокаутом».
— Ты когда–нибудь был в нокауте?
Молчит. Улыбается.
— На что это похоже?
— Говорят, — он потирает скулу, — что это, как выключенный свет… Как будто становится темно, и ты уже лежишь на полу… Вот и все.
Глажу его по коротко стриженым волосам:
— А ты звереешь?
— Что?
— Ты звереешь на ринге? Ты хочешь его убить?
— Нет… Зачем? Я же рассказывал тебе это просто комбинация ходов… Это шахматная партия.
Недоверчиво мотаю головой:
— Непохоже…
Улыбается.
— Ты знал, что завалишь его в одиннадцатом раунде?
— Предполагал… Его надо было вымотать. Удержать десять раундов подряд…
Ознакомительная версия.
