Получалось, что пузырь этот — некая разновидность матки. Что-то раньше или позже появилось бы из него. Уинни надеялся, что позже.
Губы Айрис продолжали шевелиться в безмолвной речи. Поскольку сама она никогда ничего не говорила, Уинни подумал, что, возможно, она лишь повторяет слова, которые телепатически посылает ей нечто, находящееся в пузыре.
— Айрис, — прошептал он, и девочка повернула к нему голову.
ОДНО
Если бы ты мог видеть величие моего творения, если бы ты мог быть одним из тех, кто жил в «Пендлтоне» и прибыл сюда с последней группой, ты взирал бы в благоговейном трепете на грубую силу и совершенную структуру этого мира. Тогда ты бы понял, что мир этот в полной мере соответствует твоему предвидению, что ты единственный среди всей этой человеческой орды — единственный в истории человечества — не только увидел то, что следовало сделать, чтобы все исправить, но и предпринял нужные шаги для свершения этой последней революции. Ты не ожидал, что я буду перестраивать природу. Тебя бы вполне устроило, если бы я ограничило в численности расползающееся, как раковая опухоль, человечество. Но я знаю тайны твоего сердца, как знаю тайны сердца всех людей, и я уверено: увидев то, что сделано, ты бы все одобрил. Я направлю посланника, через которого ты увидишь сотворенное мной, пусть это будет информация из вторых рук.
Когда двери кабины разошлись, Туайла удивленно воскликнула:
— Марта, Эдна!
И Спаркл спросила:
— Что вы там делаете, куда направляетесь?
Но вопрос еще только произносился, когда Туайла поняла, что ответа не будет. Что-то ужасное случилось как с сестрами Капп, так и с начальником службы безопасности. На лице Марты стало намного меньше морщин. Она не выглядела моложе. Просто пополнела. Ее раздуло, как человека с больным сердцем, которое не могло перекачивать всю жидкость, и это приводило к отекам. Эдну тоже раздуло, и на ее коже, ставшей очень мягкой, появились большие поры. Теперь кожей она напоминала шестиногое существо, которое видела и описывала Спаркл.
От их глаз у Туайлы все похолодело внутри. В них не осталось ничего человеческого. По ним чувствовалось, что и Марта, и Эдна, и Логан Спэнглер забыли все дни своей жизни. Это были крокодильи глаза, полные ненасытного голода, вроде бы затуманенные, как на ранней стадии катаракты, но горящие безжалостной ненавистью.
Спаркл стояла ближе к лифту, чем Туайла, но она попятилась, едва глянула им в глаза.
Туайла подняла пистолет, держа его обеими руками, не в восторге от необходимости стрелять в людей, которых знала, пусть они больше и не были людьми, но выстрелила бы, если б они пошли на нее. Она ожидала, что они сразу выбегут из кабины лифта, но они оставались на месте, лишь пристально смотрели на нее и Спаркл, словно ожидая, когда двери захлопнутся и кабина доставит их в ад или куда уж там они направлялись.
Убийственная ярость во всех трех фигурах чувствовалась очень уж явно, и оставалось только удивляться тому, что они не бросаются на них. Туйала не могла найти этому объяснения. Их руки висели как плети, но кисти шевелились, будто им очень уж хотелось сжать чью-нибудь шею. Ногти у всех троих стали черными. Нижняя челюсть Эдны чуть отвисла, и Туайла увидела, что зубы старой женщины тоже черные. Эти существа, внешне не очень-то отличающиеся от сестер Капп и Спэнглера, теперь могли жить в болотах, или во влажных джунглях, или в сырых пещерах, где со сталактитов капала вода, как яд — со змеиных зубов.
Голосом, похожим на его собственный, но сиплым и тягучим, словно горло заполняла слизь, Логан Спэнглер, точнее, существо, в которое он превратился, произнесло сквозь черные зубы: «Я буду».
Туайла не знала, что это означает, если, конечно, эта фраза что-то и означала, являлась ли предвестником атаки или приглашением стать такими же, как стали они.
Она не могла нацелить пистолет. Он словно ожил и выпрыгивал из рук. Если бы ей пришлось стрелять, мушка ушла бы вверх, она всегда уходила вверх, и, потому что руки так ослабели, она бы ни в кого не попала, разве что в стену или даже в потолок. Она предприняла попытку унять дрожь рук, сжала локти, прицелилась чуть ниже.
Когда Спэнглер повторял эти слова, к нему присоединилась Марта, булькающим голосом, будто они делили один разум: «Я буду».
Дверям лифта уже полагалось автоматически захлопнуться. Но дом держал их открытыми, дом или нечто, управляющее домом.
Логан, Марта и теперь Эдна повторили эти слова в унисон: «Я буду». И вновь, с большим напором: «Я буду!» И еще раз, с глазами, сверкающими яростью: «Я БУДУ!»
Спаркл пятилась к открытой двери в квартиру Гэри Дея, готовая развернуться и убежать.
На подбородке Марты и по левой щеке к уху из плоти вылезали крошечные грибы, напоминающие подростковую сыпь.
И когда Туайла тоже попятилась, псевдо-Эдна вытянула губы, словно посылала ей воздушный поцелуй. Несколько черных предметов вылетели из ее губ, просвистели мимо лица Туйалы, ударились о стену.
Рефлекторно Туайла нажала на спусковой крючок. Пуля попала псевдо-Эдне в грудь, но, похоже, не причинила ей вреда, и обитые нержавеющей сталью двери лифта сомкнулись.
Когда кабина ушла вниз, Туйала повернулась, чтобы посмотреть, чем в нее плюнули. Предметы эти, темные и маслянистые, размером чуть больше и длиннее бразильского ореха, подрагивали, словно живые. Два вонзились в гипсовую панель и пытались залезть все глубже, но без особого успеха. Два лежали на полу, извиваясь, словно гусеницы, что-то искали, может, еду, а может, какую-то плоть, в которую хотели влезть.
Спаркл подошла к Туайле.
— И что это означало? «Я буду»?
— Не знаю, — Туайлу трясло.
— Почему они не убили нас?
— Не знаю.
— А если бы они попали тебе в лицо? — Спаркл указала на явно издыхающие существа в стене и на полу.
— Они бы уже проникли в мой мозг, и я стала бы такой же, как сестры Капп.
— Дети! — воскликнула Спаркл и поспешила к южной лестнице, под шум продолжающей спуск кабины лифта.
* * *
Уинни
Когда Айрис повернула к нему голову, Уинни увидел, что теперь ее глаза не светятся зеленым. Он осознал, что ожидал увидеть идущий из них свет, и теперь мог облегченно вздохнуть, потому что Айрис по-прежнему оставалась Айрис. Это, конечно, радовало, но ужас не отпускал. И он мог жить, объятый ужасом, до конца своих дней, даже если бы дожил до сотни лет, даже после того, как причина для страха исчезла бы, точно так же, как счастливый лунатик смеется день и ночь напролет, пусть ничего смешного и нет.
