Ознакомительная версия.
Вольева соображала быстро, и Силвесту уже было известно об этом.
– В таком случае мы должны быть благодарны триумвиру Садзаки. Не убивая капитана, он не дает нам сорваться в пропасть. – Но взятый ею тон скорее подошел бы адвокату дьявола, который приводит возможные доводы в защиту нечистого только для того, чтобы подчеркнуть их еретичность.
– Ну да, – скептически произнес Кэлвин. – Возможно, вы и правы.
– А я вот не верю вашей болтовне! – вышла вдруг из себя Вольева. – Будь вы одним из нас, само появление таких мыслей расценивалось бы как предательство.
– Да ради бога, не верьте. Но мы останемся при своем мнении, поскольку видели, как Садзаки саботирует операцию.
В глазах Вольевой мелькнуло удивление, но она подавила это чувство со свойственной ей эффективностью.
– Кэлвин, мне не интересен ваш параноидальный бред. Заявляю это, полагая, что веду разговор именно с вами. У меня есть долг по отношению к Дэну, заключающийся в том, чтобы доставить его на Цербер. И у меня есть долг по отношению к вам – помочь с лечением капитана. Обсуждение любых других проблем считаю излишним.
– Ретровирус у вас с собой?
Вольева пошарила в кармане куртки и вынула пузырек:
– Он хорошо убивал образцы чумы, которые мне удалось изолировать и культивировать. Но будет ли эффективен сейчас – большой вопрос.
Силвест почувствовал, как рванулась его рука, поймал брошенный Вольевой пузырек. Крошечный стеклянный автоклав напомнил ему о том, который он носил в кармане накануне свадьбы.
Но воспоминание сразу померкло.
– Работать с вами – просто удовольствие, – сказал Кэлвин.
Вольева оставила Кэлвина (или Дэна Силвеста – она никогда не знала точно, с кем имеет дело), подробно проинструктировав его, как применять препарат.
«Это напоминает отношения фармацевта с врачом», – подумала она.
Илиа сделала сыворотку, которая хорошо проявила себя в лабораторных условиях, что позволило сформулировать общие принципы ее применения и способ введения в организм. Однако окончательное решение, связанное с жизнью и смертью больного, находится в компетенции врача, и она не имеет права вмешиваться.
В самом деле, если бы способ применения сыворотки не был столь важен, зачем понадобилось бы тащить на борт корабля Силвеста? Ее ретровирус – это лишь часть лечения, хотя, возможно, и главная.
Вольева вошла в лифт и поехала в рубку, стараясь не думать об услышанном от Кэлвина (конечно же, это был он) насчет Садзаки. Это было нелегко. Слишком много логики, здравого смысла. А что можно сказать насчет попытки сорвать лечение капитана? Она хотела потребовать доказательств, но, похоже, побоялась получить то, чего нельзя опровергнуть. Как сама Илиа заявила – и это было в каком-то отношении правдой, – такой ход мысли равносилен предательству.
Но ведь она и так неоднократно совершала поступки, которые можно расценить как предательство.
Садзаки не доверяет ей. Это очевидно. Ее несогласие в вопросе траления мозга Хоури – только один момент. А встраивание жучка в аппаратуру, чтобы о ее включении сразу узнавала Вольева? Это, пожалуй, еще серьезнее. Не пустяковый выход за рамки полномочий, который можно списать на заботу о вверенном ей имуществе, а свидетельство паранойи, страха и затаенной ненависти. И все же хорошо, что она подоспела вовремя! Траление не причинило Хоури большого вреда, полученные ею легкие травмы быстро заживут. И вряд ли Садзаки успел закартировать мозг Хоури достаточно подробно. Максимум, что он получил, – смутные воспоминания, на которых обвинение не построишь.
Впредь, думала она, Садзаки будет действовать осторожнее. Он понял, что потеря артиллериста сейчас – непозволительная роскошь. Но что, если фокус его подозрений перенесется на Вольеву? Ее ведь тоже можно подвергнуть тралению. Садзаки с легкостью пойдет на это… если только не побоится полностью разрушить отношения между триумвирами, – отношения, которые построены на идее равенства. У Илиа нет имплантатов, способных разогреться и сжечь мозг. А кроме того, работа с «Лореаном» переведена на автоматический режим и период максимальной полезности Вольевой для Садзаки миновал.
Она переговорила со своим браслетом. Осколок, извлеченный из тела Хоури, доставил ей уйму хлопот. Удалось худо-бедно определить химический состав и рисунок напряжений, и она попросила корабль сравнить осколок с другими материалами, сведения о которых хранились в банках памяти. Версия насчет того, что это дело рук Манукяна, казалась правдоподобной, – вещество явно было произведено не на Окраине Неба.
Корабль все еще вел поиск, зарываясь в глубины своей памяти. Теперь он изучал технологическую информацию двухсотлетней давности. Абсурдно лезть в такие дебри времени… С другой стороны, какой смысл останавливаться на полпути?
Через несколько часов корабль дойдет до момента основания колонии на Йеллоустоне, то есть доберется до немногих материалов, оставшихся от эпохи Американо. И тогда можно будет сказать Хоури, что поиск был очень тщательным, пусть и не дал результатов.
Вольева вошла в рубку. Одна.
Гигантский зал был темен, если не считать слабого сияния, исходившего от сферического дисплея, на котором застыла двойная звезда Дельта Павлина – Гадес. Никого из команды в рубке не было – во всяком случае, из оставшихся в живых, подумала она. Не было и мертвых, которых в прежние времена неоднократно вызывали из архивных хранилищ, чтобы использовать их познания в языках, на которых теперь уже ни кто не говорит. Одиночество вполне устраивало Вольеву. Меньше всего хотелось бы сейчас встретиться с Садзаки, да и присутствие Хегази не было желательным. Даже с Хоури говорить не хотелось. Слишком много вопросов возникало при общении со стажером, а сейчас хватало других забот.
По крайней мере, несколько минут Илиа сможет побыть в своей родной стихии – одиночестве. И как бы глупо это ни казалось, забыть обо всем, что угрожает превратить порядок в хаос.
Если на то пошло, самая приятная компания для Илиа – это вооружение корабля.
Переделанный «Лореан» перешел на более низкую орбиту, не спровоцировав Цербер на ответные действия, хотя и оказался всего в десяти тысячах километров от планеты. Вольева называла этот большой конический объект «Плацдармом», ведь таково и было его предназначение. Это было оружие Вольевой и только Вольевой, поэтому никто другой ему имен не давал. Конус имел четыре тысячи метров в длину – почти столько же, сколько «Ностальгия по бесконечности», которая, можно сказать, являлась его матерью. Он был пустотелым. Даже стены походили на соты – в полостях хранились запасы боевых кибервирусов, по своей структуре наиболее близких к тому агенту, который будет применен для лечения капитана. Более крупное оружие, как лучевое, так и метательное, пряталось в специальных капонирах. Вся эта конструкция прикрывалась слоем гипералмаза в несколько метров толщиной, который должен был разрушиться при столкновении с планетой. Ожидалось, что ударная волна распространится по всей протяженности «Плацдарма», оболочка из пьезоэлектрического кристалла постепенно поглотит ее энергию и направит ее в системы вооружения. Скорость «Плацдарма» при ударе будет незначительной, меньше километра в секунду, поскольку он должен резко затормозить, прежде чем воткнется в кору. А сама кора перед столкновением размягчится – кроме собственных фронтальных орудий «Плацдарма», ее обстреляют и орудия из тайного склада.
Она связалась с «Плацдармом» через браслет. Нельзя сказать, что разговор получился содержательным. «Личность» этого оружия была крайне примитивной. Да и чего можно ожидать от «мозга» возрастом в несколько дней? В некотором смысле это было даже хорошо: куриные мозги не начнут выдумывать идеи, совершенно лишние для корабля-камикадзе. «Плацдарму» отведен очень короткий век, и вряд ли будет польза, если он начнет анализировать свои ощущения.
Пляшущие по сфере цифры доложили ей об общей готовности «Плацдарма». Пришлось доверять системе, суммировавшей все показатели, – досконально изучить свое детище Вольева не успела. Она просто изложила собственные представления о конструкции оружия, но основная работа по проектированию была проделана автономной программой, которая не стала беспокоить Вольеву донесениями о технических проблемах, возникавших по ходу дела, и способах их решения. Так большинство матерей, производя на свет ребенка, не знают, как у него расположены артерии и нервы, не разбираются в биохимии и метаболизме.
Но редкое дитя, уже осознающее себя, обрекается беспощадной матерью на раннюю смерть.
Чирикнул браслет. Вольева глянула на дисплей, ожидая сообщения о какой-нибудь технической неполадке, – на борту «Плацдарма» все еще работали ремонтные системы.
Но это вышла на связь «Ностальгия по бесконечности» – ей удалось идентифицировать анализируемый фрагмент. Пришлось обратиться к технической документации двухсотлетней давности, и теперь сходство с имеющимся образцом не вызывает сомнений. И, кроме рисунка напряжений, которым материал подвергся явно гораздо позже, чем появился на свет, все параметры совпадают, расхождения не превышают допустимой погрешности.
Ознакомительная версия.
