Он еще больше озлобился, но Монсорбье вновь удержал его от опрометчивых слов или действий.
- Фон Бек, у меня, как, наверное, ни у кого, есть причины желать вашей смерти. Вы подвергли меня унижению. Вы оскорбили меня и нанесли удар самым моим сокровенным амбициям. И все же, защита своих интересов не есть преступление.-Наш французик, оказывается, заделался софистом.-Нам всем нужно теперь научиться понять других и стать терпимыми. Вы сознаете, фон Бек, что мы ожидаем пришествие Апокалипсиса?
- Весьма распространенное мнение, Монсорбье, среди невежд. Этакая навязчивая идея.
Клостергейм, остановившийся было на полпути, снова поднял свою шпагу и решительным шагом направился ко мне.
Монсорбье был буквально вне себя от страха. Он, должно быть, опасался крушения сего хрупкого союза.
- Джентльмены!
У меня за спиною стонало могучее древо, объятое пламенем. Я оглянулся. Огонь поглотил уже тело маленькой Королевы-Козлицы.
- Лжецы и трусы!-Жгучая ярость переполняла меня.-Вы всеубийцы, растленные убийцы! Я не с вами. И никогда с вами не буду. Пока это возможно, я приложу все усилия, чтобы не поддаваться растлению! Если и мне суждено стать таким же, как вы, пусть это будет хотя бы не скоро. Неужели не видите вы, во что вы превратились? Эта разлагающая атмосфера нерешенности, неустойчивости, которую сами же вы и создали... в каждом из вас нашла она некую слабость, некий изъян, и стала давить на нее, пока эта слабость не разрослась до небывалых уже пределов. Монсорбье, теперь вы ничем не лучше этого мерзостного существа, что стоит рядом с вами! Вы стали таким же, как Бреснворт, который убил тетку свою из-за денег! Посмотрите, сударь, в эти воды.-Я указал кончиком шпаги.-Посмотрите в этот пруд... и вы увидите сами, во что вы превратились!
Лицо Монсорбье исказилось и как будто застыло в немыслимом напряжении. Глаза его налились злобой.
- Все, хватит уже дипломатических этих уловок. Живой вы для нас слишком опасны!
- За это я искренне вам благодарен, сударь.-Я вдруг вновь воспрял духом.-У меня теперь есть стимул выжить!-И я набросился на него со шпагой. Молниеносным движением он вытащил из ножен такую же и парировал мой удар. Он, как выяснилось, не утратил своей стремительности.
Пока мы дрались, мы развернулись, и теперь я увидел напряженные лица его людей, наблюдающих за нами, неуверенную гримасу Клостергейма и влажный рот фон Бреснворта, что открывался беззвучно и открывался, словно у какого-нибудь тупицы-турка, предающегося самозабвенно молитве. Они разом сдвинулись с места-единой толпою по направлению ко мне. Монсорбье больше не пекся уже о своей чести.
Но и обезьяны не стояли на месте. Белый поток-пена пушистого меха-захлестнул нас с Монсорбье. Я не удержал равновесия и упал бы, если бы белоснежные звери не подхватили меня и не вынесли,-при этом я бешено отбивался и изрыгал проклятия,-прочь из зала на промерзшую площадь, откуда прежде забрали меня. Быть может, они не желали терпеть насилия, пока горело их дерево?
Изнутри доносились смущенные крики и хрустальная песня слепого ребенка. А потом обезьяны выстроились в пирамиду и, точно пушистые акробаты, подняли меня на вершину ее. С самого верха этой живой пирамиды глядел я на Монсорбье, Клостергейма и их полоумных приспешников, которые выбежали на площадь, вопя в неизбывной ярости. Крики ярости обернулись воем разочарования, когда они поняли, что я все же спасся от них. Там, где я находился теперь, им было меня не достать. А меня поднимали все выше и выше. Обезьянам, казалось, не будет конца-этим белым пушистым телам, посредством которых свершалось мое восхождение. Наконец меня усадили на какой-то балкон высоко над землею. Пирамида пошатнулась и развалилась. Обезьяны бросились прочь, когда разъяренные недруги Сатаны врезались в их ряды. А девочка продолжала петь, но теперь песня ее замирала вдали. Я же сидел на высоком балконе и глядел вниз с безопасного своего насеста!
Неожиданно все окутала тишина. Я слышал частое дыхание Клостергейма, почти различал, как Монсорбье скрипит зубами. Эти двое отделились от беснующейся толпы и встали под самым балконом, глядя вверх на меня: один-костлявый и бледный (Смерть, воплощенная на гравюрах Гольбейна), второй-весь пунцовый от гнева и утомления, холодные глаза его оживляла лишь жгучая ненависть.
- Этот цирковой трюк не спасет вас, сударь,-высказался Монсорбье.
- Вас подвергнут изгнанию,-добавил Клостергейм. Отвергнутый равными, и в жизни вечной познаете вы одиночество!
- Нашли чем грозить! Если под равными подразумеваете вы себя, джентльмены, то потеря невелика,-отпарировал я. Я внимательно наблюдал за ними, ожидая какого-нибудь подвоха. Продажные и растленные, люди эти были опасными врагами. Если они преуспеют в амбициозных своих начинаниях, мне грозит нечто большее, чем просто смерть. Мир, где будет править сей триумвират, обратиться в воистину мрачное и кровавое место. И чтобы их одолеть, не дать свершиться их темным планам, мне нужна была действительно мощная помощь. Но кому мог я довериться? Кому? Даже Либусса могла бы решить присоединиться к ним, дабы выставить вместо себя иную фигуру-пешку, назначенную быть принесенной в жертву. Мне вдруг пришло в голову, что она, может быть, отыскала уже Рыжего О'Дауда. Если она завладела Граалем, я больше уже ей не нужен. Я не исключал даже возможность того, что она уже продала меня ради какой-то иной своей выгоды!
На дальнем конце темной площади снова запела слепая девочка. Клостергейм с Монсорбье повернулись в ту сторону, явно с намерением убить ее. Она пела теперь на том же языке, что и прошлой ночью. Она взывала ко мне. Я напряг слух, дабы не пропустить ни слова.
В таверне, в таверне, пела она. В старой таверне на Сальзкахенгассе. В таверне под названием Настоящий друг, где скрывался когда-то сын древнего короля. В убежище духа. В месте четырех апостолов. В месте, где встречаются все сказания. В таверне, в таверне. В таверне слитых воедино царств!
Поначалу песня ее звучала для меня пустою риторикой. На Сальзкахенгассе! Я знал эту улицу еще в том, своем, Майренбурге, так что она, без сомнения, существовала и в этом городе Миттельмарха. Я прокричал на русском:
- Она сейчас там? Там отыщу я свою госпожу?
На Сальзкахенгассе...
- Где моя Либусса?
Она не пропала, но решение не вынесено еще. Оно еще ждет. На Сальзкахенгассе...
Я понял слова ее так, что Либусса ожидает меня в таверне под названием "Настоящий друг". Больше всего я боялся, что Клостергейм или кто-нибудь из его своры знает русский. Или хотя бы разобрал из песни название улицы, поскольку в этом случае все негодяи, столпившиеся теперь на площади, вскоре будут уже en route к той же таверне. Я распахнул балконную дверь и вступил в роскошную спальню, всю в мехах и шелках. Нагой сонный юноша, возмущенный бесцеремонным таким вторжением, попытался принять гневный вид, но был слишком растерян и неуверен. Я пересек его комнату и, отодвинув задвижку на входной двери, спросил озадаченного хозяина:
