Ознакомительная версия.
Сперва над нами насмехались: в тех местах никто и никогда не занимался скотоводством. Но местные жители и понятия не имели, каковы пастухи-пауки.
Мы можем приказать каждой овце подняться на отдельный уступ и щипать там травку, можем заставить ее вставать на задние ноги или свешиваться вниз. Можем почувствовать, когда она захочет пить или устанет, когда у нее что-нибудь заболит. А люди способны только бегать вокруг стада да кнутом щелкать.
Потом двоих братьев забрали осы. Потом еще одного. А когда погиб четвертый, отец пошел в деревню, к местному кузнецу. Того звали Таро, да продлятся бесконечно годы его жизни. У отца не осталось денег, и он просил кузнеца сделать пластины в долг, обещал осенью по два барана за каждую.
Вообще-то нас в поселке недолюбливали. В этих местах столб власти поставили совсем недавно, и люди смотрели на пауков косо. А тут стадо. Пришли мы на бросовые земли, а овцы наши жирели так, словно их молоком откармливали. Завидовать нам стали. А это — злое чувство. Но Таро сказал: «Дети не должны умирать, будь у них две ноги или восемь».
Так я получил первую пластину… Ты знаешь, что оса парализует пауков только одним способом — укусом точно в нервный центр? Если закрыть спину металлической пластинкой, то оса потыкает, потыкает жалом да и улетит. Все пауки носят на спине пластины. Если, конечно, не совсем нищие.
Я страшно гордился новенькой пластиной. Мне казалось, что я неприступен, как каменный утес. Осенью мы с отцом пригнали к дому Таро стадо из лучших баранов. Того долго мучила совесть — считал, что взял слишком много. И выковал мне в подарок стальные когти на лапы — чтобы я свои не поломал. У пастухов это часто бывает.
Потом папа продал в городе стадо, и мы ушли в горы на зимовку. Спать.
Следующий год выдался засушливым. Лес стоял желтый, на полях ничего не росло. Голодали все, кроме наших овец. Да еще семью Таро мы иногда подкармливали. Местные почему-то решили, что засуха из-за нас, и хотели убить. Мы два дня просидели на скалах. Вместе с овцами. Потом пришла армия, и бунтовщиков разогнали. Трое моих братьев ушли вместе с солдатами. Они стали «связистами». Знаешь, сидят в домиках на дорогах, на расстоянии три-четыре перехода друг от друга, и сообщения из города в город передают. Работа сытная и простая.
Примерно через неделю дом кузнеца сгорел. Может, подожгли, а может, просто беда случилась. Мы тогда оставили двоих братьев при стаде, а сами пошли помогать. Дом поставили вдвое больше прежнего да еще паутиной проклеили для прочности. Надеюсь, до сих нор стоит. Еще отец полстада отдал Таро в долг, чтобы тот обстановку для дома купил.
Вот после этого наша жизнь стала напоминать легенду: кузнец предложил нам зимовать в его доме. И стадо зимой держать: осенью цены на мясо падают, а по весне за тех же баранов вдвое выручить можно. Я в тот год первый раз в жизни увидел снег. Как сейчас помню: маленькое окошко чердака, а за ним все — белое, сверкающее. Таро тогда еще грелки купил. Название такое сложное: «каталитические». Дочки его накидки нам сшили. Три дочки у Таро было и два сына.
Зима — лучшее из времен года: накидку наденешь, грелку под брюхо — и в лес, сонных мух и жуков искать. Столько дичи наловили, что у отца хватило денег двух братьев отправить на врачей учиться. Ведь ни один больной никогда не может толком объяснить, что болит и как. Боль нужно почувствовать самому. А кроме пауков никто этого не умеет. Потому-то восьмилапые доктора без людей-помощников существуют, а людей-врачей без пауков-помощников нет.
После зимовки в доме Таро я начал понимать, что такое дружба. Я всегда был готов на все ради своих братьев. Но они — родичи. Точно так же я был готов на все ради любого из семьи кузнеца. Сыновей Таро в поселке быстро отучились задирать: мы с братьями прилетали мгновенно. К дочкам стали относиться с уважением. Они нам тоже всегда помогали. Ведь мы, пауки, не имеем рук. Я даже пластину у себя на спине закрепить не могу. И ограду отремонтировать не могу, и колтун у овцы вычесать… Так вот — пока я жил в поселке, то чувствовал себя так, словно руки у меня есть.
Но на третий год, отгоняя стадо в город, отец взял меня с собой. Продали мы овец, потом отвел папа меня к высокому каменному дому. Три этажа, стеклянные окна, медный колокольчик у дверей. Навстречу выходит махонький такой паучок, старый, как вершины Хайбада. Когти все лаком покрыты, пластина на спине серебряная.
«Здоровье твоему дому, Лун», — сказал отец, и я понял, что стану переводчиком.
Обучение старик начал с того, что мы с ним ходили по рынку и слушали разговоры. Лун учил меня различать, когда человек хочет оскорбить собеседника и когда это получается случайно, когда обижается и хочет обиду скрыть, а когда хочет, чтобы она стала заметна, как выражает радость и как скрывает ее… И еще многому, многому другому. Ведь переводчик должен полностью воспринять мысль, которую один из собеседников хочет выразить, и очень точно передать ее другому.
Только через месяц Лун первый раз взял меня на настоящие переговоры. Два торговца пытались определить цену повозки со шкурками радужных гусениц. Там, в темной и душной конторе, я молчал, но, когда купцы ударили по рукам, расплатились и отправились обмывать сделку, спросил:
«Скажи, Лун, почему ты не перевел, что шкуры плохо выделаны?»
«А откуда ты знаешь?» — не поверил старик. «Приезжий торговец вспоминал, что при дублении кожевенники пользовались слишком старым раствором, и через год кожа загниет».
В тот раз старик не ответил, велел только помалкивать при следующих клиентах. Но следующие были честными. Рыбак продавал свой улов и все не знал, как доказать, что рыба коптилась самым лучшим образом. Заезжий гость оказался прижимистым и цену настоящую так и не дал. Хотя знал, желтомордый, — товар отменный.
Потом Лук меня уже сам расспрашивал, кто чего сказать хотел, кто чего вспомнил… Ну а на третьих переговорах был я помощником в последний раз. Впервые тогда князя увидел… Зал во дворце огромным — хоть салют устраивай, — окна высокие, широкие, верх из настоящего прозрачного стекла. Паркет лакированный. Люстра размером с поселковую избу. А в самом центре этого громадного зала — маленький столик на двух человек. С одной стороны князь сидел, а напротив — гость его, барон. По сторонам мы с Луном — переводчики. Барон все просил помощь ему дать, с местными пауками справиться. А князь и не отказывал, и согласия не давал… А барон все думал, что переводчик бестолковый. Так и ушел ни с чем, только разозлился.
Как гость дверьми хлопнул, Лун ко мне поворачивается и предлагает:
«Расскажи-ка, сынок, о чем я тут перевести забыл».
Ознакомительная версия.
