Он ел медленно, жевал тщательно, с таким отсутствующим видом, словно весь этот прием пищи не имел к нему решительно никакого касательства.
Разделавшись с завтраком, он долго и старательно ковырял в зубах. А потом некоторое время сидел неподвижно, выпрямившись и сложив руки на краю стола. Казалось, он никуда не смотрит, и те, кто проходил мимо, не могли поймать его взгляд.
Через полчаса он вернулся в свой кабинет и сел за стол. Просмотрел обычные сообщения — о самоубийствах, об алкоголиках; наугад извлек из кучи донесений одно, пытался прочесть его внимательно, но дело не клеилось.
Пот лился с него ручьями, мысли разбегались, не поддаваясь контролю, а это с ним бывало редко.
Завтрак оказался непосильной нагрузкой для его желудка. Иенсен отложил донесение, встал, пересек коридор и открыл дверь уборной.
Он притворил за собою дверь. Его вырвало. Он стоял спиной к двери и думал, что в любую минуту сюда может кто-нибудь войти и выстрелить ему в затылок. Если у вошедшего хороший револьвер, выстрел разнесет голову, он, Иенсен, повалится лицом на унитаз, так его потом и найдут.
Когда спазмы в желудке прекратились, мысли обрели прежнюю четкость.
Иенсен умылся, смочил затылок и руки холодной водой, причесался, почистил пиджак и вернулся к себе в кабинет.
Иенсен только успел сесть за стол, как зазвонил телефон. Он поднял трубку и по старой привычке глянул на часы: 13.08.
— Иенсен!
— Слушаю.
— Они только что получили письмо, как вы и предсказывали.
— Да?
— Мне звонил первый директор. Он в беспокойстве и сомнении.
— Почему?
— Как я уже сообщил вам утром, оба главы концерна — шеф и издатель находятся за границей. Вся ответственность тем самым ложится на него, а он, насколько я понимаю, не получил никаких указаний на этот счет.
— На какой счет?
— Насчет мер, которые он должен принять. Его, по-видимому, не информировали заблаговременно о письме. И оно было для него равносильно взрыву бомбы. Мне кажется, он даже не знал, что преступник арестован.
— Понимаю.
— Он несколько раз меня переспрашивал, можем ли мы гарантировать на все сто процентов, что бомбы нет. Я ответил ему, что риск, во всяком случае, ничтожный. Но гарантировать что бы то ни было, да еще на сто процентов… Вот вы можете?
— Нет.
— Так или иначе, он просит выделить ему несколько человек на всякий случай. Мы не можем отказать ему в столь законной просьбе.
— Понимаю.
Начальник полиции откашлялся.
— Иенсен!
— Слушаю.
— Вам незачем брать это на себя. У вас и без того была нелегкая неделя, к тому же на этот раз мы имеем дело со случаем почти заурядным. А кроме того…
Короткая пауза.
— …кроме того, директор не выразил особого восторга от возможности новой встречи с вами. Не будем уточнять почему.
— Слушаю.
— Вышлите те же силы, что и в прошлый раз. Ваш непосредственный помощник в курсе всех дел. Пусть он и командует.
— Понял.
— Если вам хочется, вы можете, разумеется, управлять операцией по радио. Словом, поступайте по собственному усмотрению.
— Понял.
— Не сочтите мои слова за попытку дезавуировать вас. Я думаю, вам не нужно это объяснять. Но, с другой стороны, у нас нет оснований не пойти навстречу человеку, когда можно.
— Понимаю.
Отдавая распоряжения начальнику патруля, Иенсен включил сигнал местной тревоги.
— Держитесь в тени. Не привлекайте внимания.
— Слушаю, комиссар.
Иенсен положил трубку и прислушался к звонкам в помещениях нижнего этажа.
Через одну минуту тридцать секунд машины выехали со двора. Часы показывали 13.12.
Иенсен просидел минуту, пытаясь сосредоточиться. Потом он встал и спустился в аппаратную. Полицейский вскочил из-за пульта и взял под козырек. Иенсен сел на его место.
— Где вы находитесь?
— За два квартала от площади Профсоюзов.
— Выключите сирены, когда проедете площадь.
— Понял.
Голос у Иенсена звучал спокойно, как всегда. На часы он не смотрел. Расчет времени был и так ясен до последней секунды.
Начальник патруля должен подъехать к Дому в 13.26.
— Прошли площадь. Вижу Дом.
— Ни одного человека в форме внутри Дома и перед ним.
— Понял.
— Пикет разделите на две части и поставьте в трехстах метрах от дома. Перекройте оба подъездных пути.
— Понял.
— Увеличить дистанцию между автомобилями.
— Сделано.
— Следовать схеме прошлой недели.
— Понял.
— Сообщите мне сразу, как только оцените обстановку.
Разговор на время прервался. Иенсен разглядывал распределительный щит.
Дом принадлежал к числу самых высоких в стране и благодаря своему положению просматривался из любой части города. Он всегда был перед глазами, и, откуда бы человек ни ехал, Дом виднелся в конце его пути. Дом имел тридцать один этаж и стоял на квадратном фундаменте. На каждой стене было по четыреста пятьдесят окон и белые часы с красными стрелками. На облицовку пошла глазированная плитка, темно-синяя у основания Дома, но чем выше, тем светлей. При первом взгляде на Дом через ветровое стекло начальнику патруля показалось, будто Дом пробивается из-под земли, как неслыханных размеров колонна, и вонзается в холодное, по-весеннему безоблачное небо. Дом разрастался, заслоняя горизонт.
— Мы у цели. У меня все.
— У меня тоже.
Комиссар Иенсен взглянул на свои часы: 13.27.
Телефонист повернул выключатель.
Иенсен не шелохнулся и не оторвал взгляда от часов.
Секундная стрелка заглатывала время короткими торопливыми рывками.
В комнате стояла полная тишина. Лицо у Иенсена стало наряженное и сосредоточенное, зрачки уменьшились, вокруг глаз побежали морщинки. Радист испытующе поглядел на начальника.
13.34… 13.35… 13.36… 13.37…
В динамике что-то затрещало.
— Комиссар?
— Да.
— Я видел письмо. Ясно, что его составил тот же человек. Буквы такие, все такое. Только бумага другая.
— Дальше.
— Тот, с кем я говорил, ну, этот директор издательства, ужасно волнуется. Дрожит — наверно, от страха, как бы чего не вышло в отсутствие шефов.
— Ну?
— Они эвакуируют здание, совсем как в прошлый раз. Четыре тысячи сто человек. Эвакуация уже началась.
— Где вы сейчас?
— Перед главным входом. Ну и народу!
— Пожарные?
— Вызваны. Одна машина. Думаю, хватит. Прошу прощенья… Надо перекрыть улицу. Потом доложу.
Иенсен слышал, как начальник патруля отдает кому-то приказания. Потом все стихло.
