– Ф-ф-ф-ф-ф!!! У-у! М-м-м! У-у!
После чего попытался снова подлезть под свою ношу.
– Извини, я не нарочно, – смущенно буркнул Лузгин. – А мудаками старших обзывать нехорошо!
Подумал и добавил:
– Даже если они мудаки.
Хлопнула дверь, скрипнула калитка. В поле зрения возникла тощая сутулая фигура в майке, семейных трусах и галошах на босу ногу. Зато при двустволке. Ружей у отставного егеря было запасено изрядно, он приклады мог хоть каждый день ломать.
– Привет, дядь Сень. А мы вот тут дурака валяем.
Сеня критически оглядел надрывающегося вервольфа и спросил тихонько:
– Это… Только никому не говори. Чуешь, милок, как он в голову торкает?
– Раньше было, сейчас нет. Наверное, он со мной общаться не хочет. Или устал. Или ты лучше его чувствуешь.
– Я думал – мне блазнится. Не говори нашим. Не поймут.
– Еще бы.
Вервольф почти взвалил столб на плечо, но уронил его.
– Не надоело тебе? – спросил Лузгин. – Знаешь, как это называется?
Вервольф хрюкнул и совершил очередной подход к весу.
Вес опять ему не дался, да еще и на ногу упал. Оборотень сдавленно рыкнул, уселся, вырвал из-под столба отдавленную конечность, прижал ее к груди и принялся баюкать.
– Мудовые рыдания, – сказал Лузгин. – Вот что это.
– С вами, может, сходить…
– Еще не факт, что у него получится. И все равно далеко не уползет.
Вервольф отпустил ногу, встал на четвереньки и снова взялся за столб.
– Хотя интересно было бы посмотреть, в какую сторону он от Крестов попрется.
– Да к кузне, – сказал Сеня просто.
Вервольф оторвался от столба, под который безуспешно пытался загнать когти, и уставился на Сеню.
– Ну-ну! – пригрозил тот, замахиваясь ружьем. – Не балуй.
Вервольф плюхнулся на задницу, вывалил язык и совсем по-человечьи закрыл лапами глаза.
– Трактором его обратно волочь, – заметил Сеня. – Умаявши он.
– И зачем ему понадобилось в кузницу? – спросил Лузгин мягко и слегка удивленно, надеясь не спугнуть удачу. Сеня мог закрыться, а то и пойти на попятный. Его охотничьи рассказы в Зашишевье далеко не всегда принимали всерьез, и частенько бывшего егеря выставляли на смех. Он любил приписывать зверью человеческие эмоции. Слишком человеческие, даже по здешним широким меркам.
– Вот не скажу, милок. Точно не скажу. Однако там инструмента всякого… Замок сбить, вывернуть скобу, цепь подпилить. Он же прошлой ночью все в кузне высмотревши. Он не постоянно без сознания лежавши. Витька думал – так, да я-то вижу. Я, милок, в лесу верных полжизни… Эй, чего глядишь? Отпустить бы тебя, дурака.
Вервольф тихо подвыл.
– Уйдешь отсюда? Знаю, уйдешь. Только ведь ты, глупый, еще где-то набедокуришь. Оставайся лучше с нами. Чем плохо? За кормежкой бегать не надо, люди хорошие, Андрюха про тебя в газете пропишет…
Вервольф занервничал, чуть приподнял шерсть на загривке и покосился на Лузгина.
– Не хочешь? – удивился Сеня. – Зря. Пусть узнают о тебе, глядишь, приедут ученые, придумают чего. Ведь зоологи искавши тебя в прошлом годе – а?..
В воздухе между Сеней и вервольфом что-то повисло. Лузгин ощутил это почти физически.
– Не понял, – сказал человек оборотню. Буднично сказал, но на самом деле его интонации маскировали очень серьезное напряжение. – Вот не понял я тебя, милок.
– Расскажи! – не удержался Лузгин.
– Я не понял, – Сеня удрученно помотал головой.
– А что ты видел? Он тебе картинку показал?
– Дай закурить.
– Ты же не… На, бери.
– Я, милок, до сорока лет смоливши, – сказал Сеня, прикуривая и несмело затягиваясь. – Кхе! А потом в завязку. Кхе! Яшкины, Витька с Юркой, на спор бросали, на ящик водки, и от жадности теперь не курят. А я просто бабе своей наказавши – увидишь с папироской, бей смертным боем… Ха! Кхе. А она ж у меня дама крепкая. И научила, как не курить. Коромысло до сих пор за сараем валяется, треснувши.
– Странные московские зоологи, – вывел собеседника на тему Лузгин. – Медленные, будто примороженные. Днями больше спали, а ночью шастали по лесу. К тебе не обращались…
– Это Яшкины наплели? Ой, навравши-то. Приходили ко мне эти двое. Как не прийти. Лучше меня никто тут леса не знает. И, понимаешь, милок… Вот не показались они мне. А я, если человек не понравивши… Бояться начинаю, что не уберегу его, случись беда. У нас вроде и не тайга какая, а всякое может быть. Ну, я и того. К Муромскому их пославши.
– …и он тоже не пришел в восторг.
– Кхе! – Сеня бросил под ноги окурок и аккуратно затоптал. – Ну да. Он их когда за Горелый Бор завезши, потом и говорит – убрались нелюди. Только он, понимаешь, милок, решил, что ребята… – тут Сеня ощутимо понизил голос, – из КГБ. А я думаю – не-а. Хуже дело.
Лузгин оглянулся на вервольфа. Тот сидел, поедал желтыми глазами столб и по-прежнему топорщил шерсть.
– Ты, милок, никому не говори, – в очередной раз попросил Сеня. – Особенно нашим.
– Как тебе поклясться? Типа крест на пузе желтым фломастером? Предположим, я обещаю всячески охранять твое право на конфиденциальность в рамках Закона о печати. То есть, допустим, если ты мне сообщишь нечто важное, до того важное, что я как честный журналист буду просто обязан это рассказать людям, – никаких ссылок на тебя. Нормально?
Сеня задумчиво притих, осознавая услышанное.
– Ты же собираешься выдать такое, во что все равно никто не поверит, – напророчил Лузгин. – Никто вообще. Зашишевским я не разболтаю, зуб даю.
Сеня посмотрел на вервольфа, тот фыркнул и отвернулся.
– Ну и контакт у вас, – позавидовал Лузгин.
– А думаешь, милок, мне с этого много радости? Если б я хотя понимал, как оно получается… Короче, они его нашодце тогда в лесу. И вроде бы погибши оба.
– Загрыз?
– Конечно. Хотя перепугавши был сильно, толком не помнит ничего. И не люди они. Люди так не могут.
– Как – так?
– А не знаю, милок. Он же не говорит. И картинок никаких я не вижу, ошибши ты. Я… отношение его чую.
Вервольф снова фыркнул, встал и с новыми силами примерился к столбу.
– Вот дурак упорный… – вздохнул Лузгин. – И что с ним делать?
– А пускай тута живет. На пилораме сгодится. Мы ж все старичье, нам трудно уже. Доски-то плевое дело, с бревнами плохо. Тот же Муромский до чего бугай, а в прошлом месяце как за сердце схвативши…
– Я думаю – сейчас что?
– А проводим, чтобы не скучал. Все одно до кузни не допрет.
– Шел бы ты спать, дядь Сень. Тебе на работу с утра.
– А мне уж скоро доить, я бабе-то не позволяю, у нее рука не та. Всем хороша баба, а вот доить – ну не та рука.
