Я сел на койку и посмотрел на Болла. Он быстро отвел глаза и сделал вид, что читает. Толстый том в серой обложке открыт посредине. Достоевский, академическое издание…
Душно, хочется пить. В холодильнике салона, наверное, еще остался лимонад…
Я вышел из тесной каютки и побрел вдоль коридора. По обе стороны тускло мерцали дверные ручки. Проходя мимо двери с чернеющей эмблемой медицинской службы, я услышал негромкий стук. Вероятно, кого-то случайно заперли. Ничего, бывает. Поворачиваю ключ. На пороге странная фигура. Темноволосый мужчина с ярко-голубыми глазами — довольно редкое сочетание — с головы до пят закутан в простыню. Он что-то сказал по-французски. Я не понял.
— Прошу прощения, месье? — учтиво спросил я.
— О! Вы русский, я вижу?.. — он, кажется, удивился.
— Да, Игорь Соболев. Рад познакомиться.
Я подождал, полагая, что он назовет себя и объяснит эту не совсем обычную ситуацию. Но он молчал, глядя на меня в упор, я бы даже сказал, настороженно.
— Вы собираетесь туда?.. — он показал пальцем вниз.
Я кивнул. Он подступил ко мне так близко, что я невольно попятился.
— Я больше не хочу туда!.. Оставьте меня в покое, оставьте! — шептал он мне прямо в лицо, брызгая слюной.
Я ударил его по рукам. Но цепкие пальцы крепко держались за ворот моей рубахи.
Нас разнял человек в белом халате. Голубоглазый незнакомец исчез за дверью, а я остался в коридоре, ошеломленный, без воротника на рубахе.
— Вам здесь нечего было делать, — сказал врач.
Дверь захлопнулась. Мои объяснения его не интересовали.
Я вошел в салон и открыл холодильник. Запотевшая бутылка скользила в руках и долго не хотела откупориваться.
Прохладная шипучая влага щиплет язык. Пью большими глотками и все не могу напиться. Дуговский лгал. Жак Дюмон не погиб. Лучше бы он погиб… Может быть, и с Пашичем тоже такое же? Зачем скрывают от меня? Знает ли Болл? Н-да, ситуация…
* * *
Стемнело быстро. Над головой зажглись первые звезды. На западе в синевато-фиолетовой дали еще различима черта горизонта, на востоке — зловещий мрак. Говорят, надвигается ураган. Океан дышит спокойно, мирно. Пока. Через какие-нибудь полчаса он поднимет горы бушующих волн и заревет в диком, непонятном восторге. И души человеческие будут молить о спасении…
Левый борт «Колыбели» освещен прожекторами. Стрелы кранов держат на весу прозрачный шар мезоскафа. Кривыми саблями сверкают лопасти мезоскафных винтов. «Ви-ра-а!.. Майна!.. Еще май-на-а!.. — доносятся команды. Шар без всплеска опускается на темную воду. Дуговский, Болл и я, облокотись на поручни, следим, как доводят трап к открытому люку мезоскафа. Дуговский нервничает, поглядывает на часы.
— Успеть бы!.. — говорит и смотрит на восток. — Будет хороший шторм.
— Я вам совсем не очень завидую, — откликается Болл. Потом по-английски кричит кому-то на палубе: — Осторожней грузите! Это вам не бананы, черт побери! — И вдруг, сорвавшись с места, убегает туда, в ярко освещенную суету.
— Зачем вы скрыли от меня? — спрашиваю Дуговского.
— Что именно? — насторожился он.
— Болл знает?
Дуговский устало посмотрел на меня.
— Знает, — ответил он нехотя.
— Тогда зачем же от меня…
— Сколько неприятностей — Дуговский вздохнул. — Да, Дюмон всплыл на мезоскафе. Всплыл один, бросив на станции Пашича. Видимо, Пашич погиб, иначе он доложил бы обстановку при помощи радиобуя. Я говорил с Дюмоном. пытаясь выяснить хоть что-нибудь. Все напрасно. Он болен.
— О чем он бредит? — спросил я только для того, чтобы подавить в себе чувство неловкости.
— Так, разное… Но прежде всего — страх. Не знаю, что могло так подействовать на него. В минуты просветления, когда узнает меня, грозит пальцем и повторяет одно и то же: «Я больше не пойду туда!» Иногда разговаривает с воображаемой женщиной по имени… Вот забыл! Ну да это неважно. Ему кажется, будто она преследует его всюду, и он забивается в самый дальний угол каюты, дрожа и всхлипывая… Да, вспомнил: Лотта…
Я стремительно повернулся к Дуговскому. Он взглянул на меня с удивлением:
— Вы чем-то встревожены?
— Нет… ничего. Совпадение просто.
Насчет совпадения это я, пожалуй, напрасно. С досадой добавил:
— К вашим делам это не имеет никакого отношения.
— Ага… — растерянно произнес Дуговский. — Вероятно, вы жалеете сейчас, что покинули «Таймыр»? Я втянул вас в скверную историю, но у меня не было другого выхода: вы и мистер Болл — единственные здесь люди-рыбы.
Он прав, больше действительно некому… Только Болл и я подготовлены для плавания на такой глубине. Ожидать, когда подойдет мезоскафная матка «Роланд» с новой сменой наблюдателей, нельзя Промедление может стоить Пашичу жизни. Если, конечно, он еще жив…
Появился запыхавшийся Болл.
— Все готово. Можно делать погружение.
Дуговский вздохнул:
— Итак… я предлагаю вам участвовать в спасательной операции, но не имею возможности как-то гарантировать ее успех. Вы должны разобраться в обстановке, выяснить, что произошло на станции, разыскать Пашича, живого или мертвого, и, если удастся, возобновить работу добывающих агрегатов. Не знаю, с какими трудностями вам придется столкнуться, не имею «и малейшего представления, что вас там ожидает, и, наконец, не знаю, останетесь ли вы живы. Никаких гарантий… Если кто-нибудь из вас не согласен работать на таких условиях, еще не поздно отказаться. Даю минуту на размышления.
«Традиционные слова», — подумал я. На спине, как раз в том месте, куда мне полчаса назад сделали инъекцию, ощущался надоедливый зуд. Болл взглянул на меня исподлобья. Настороженный взгляд.
Мы натянули теплые черные свитеры и направились к трапу. Заметно повеселевший Дуговский проводил нас фамильярными шлепками по спине:
— Отлично, ребята! Я уверен, вы справитесь! Вы в чем-то схожи друг с другом. До свидания, хэппи джорнэй!..[7]
Я шел следом за Боллом, разглядывая его стриженый затылок большие приплюснутые к голове уши и думал: «Интересно; что у меня с ним общего?»
Прежде чем спуститься в люк мезоскафа, я помахал рукой людям, следившим за нами с высоты освещенного борта «Колыбели». Из темноты налетел порывистый ветер. Прожекторы, все как один, точно по команде кивнули мне на прощанье — это первая большая волна плавно качнула судно.
В зеленоватых окошечках глубиномера процеживаются цифры. Восемьсот шестьдесят метров, восемьсот семьдесят… Корпус мезоскафа мелкой дрожью отзывается на работу винтов.
