– Вам не надо было привозить их сюда.
– Почему? – Она яростно взглянула на него. – Смотри, как ты его напугал.
– Это не я напугал его. – Губы Джимбо вытянулись в ниточку.
– Что же тогда?
– Лучше спросите его самого. – Джимбо громко шмыгнул носом. – Да и потом некогда мне сидеть тут и пить виски. У меня ведь и работа есть. Так что не надо на меня думать. Здесь был мистер Трегаррон с преподобным Гоуэром. Потом произошло несчастье, и преподобный умер. У него случился сердечный приступ, как я слышал.
Лин в ужасе воззрилась на парня.
– Когда это было?
– Позавчера ночью.
– А где сейчас мистер Трегаррон?
– Уехал в Лондон. Ему бы не понравилось, что вы привезли сюда мальчиков.
– Бьюсь об заклад, что не понравилось бы. – Лин поморщилась. – Ладно, Джимбо, спасибо тебе. Пожалуй, я накормлю ребятишек и положу их спать. Они устали с дороги. – На мгновение ей показалось, что он не спешит уйти.
Действительно, Джимбо слишком долго топтался на пороге, а потом, пожав плечами, повернулся и вышел. Не надо говорить ей о бедняжке Мэри. Она умерла за несколько часов до того, как ее нашли, и никто не знает, что она делала в церкви в такой темноте. Она оставила дверь открытой и упала в траву среди старых могил под тисами.
– Если я буду вам нужен, позовете, – крикнул он, обернувшись через плечо, и сбежал вниз по ступенькам. – Но на вашем месте я бы переночевал у Гудиаров. Не надо оставлять мальчиков здесь.
Она принялась снимать куртку, отругав при этом Тома. Мальчик заметил на столе машинку и, встав на цыпочки, пытался ее достать.
– Это игрушка Джорджи, – сказал он, пока Лин, надев на него свитер, занялась печкой. – Том играет в игрушки Джорджи.
– Попозже нам надо позвонить твоим родителям, Люк, – сказала Джосс, сидя за выскобленным столом деревенского дома, который стал последним приютом ее матери. Они прекрасно поели, воздав должное кулинарному искусству Поля, запили еду густым красным деревенским вином и теперь хотели спать. Они оба давно не испытывали такой потребности в здоровом отдыхе.
– Я рад, что смог уговорить вас покинуть гостиницу и приехать сюда. – Поль помешивал ложкой густой черный кофе. – Вы уже выглядите лучше. – Он одарил Джосс очаровательной улыбкой. – Естественно, вы можете звонить кому захотите. Хотелось бы мне, чтобы с вами были ваши дети. – Он покачал головой. – Лаура была бы счастлива, если бы знала, что у нее есть внуки. Пока вы пьете кофе, я принесу еще кое-какие ее вещи. – Он нерешительно помолчал. – Я не хочу, чтобы вы грустили, Джоселин. Вы действительно хотите взять ее вещи?
Джосс чистила яблоко маленьким фруктовым ножом.
– Я с радостью возьму их, Поль. – Она задумчиво улыбнулась. – Как странно, в Белхеддоне все, что меня окружает, когда-то принадлежало матери, но то – безличные вещи, которые она к тому же не любила. Она была готова их покинуть, бросить. Кроме рабочей корзинки и мелочей в столе, там нет ничего, что было бы ей близко и дорого.
Поль нахмурился.
– Что это за рабочая корзинка?
– Она держала там свое шитье.
– А, понимаю, – он рассмеялся. – Она ненавидела шитье. Она не желала даже пришивать пуговицы. Их пришивал я! Удивительно, что она не выбросила эту корзину.
– Да? – Джосс пожала плечами и подняла руки, невольно подражая его пылкому галльскому жесту. – Что она любила?
– Она любила книги. Все время читала. Любила поэзию. Любила живопись. Именно поэтому мы и встретились. Но были вещи, которые она ненавидела, иногда это была странная ненависть. – Он покачал головой. – Она ненавидела цветы, особенно розы.
– Розы… – Джосс невольно напряглась.
– Розы. – Он не заметил, каким резким стал тон ее голоса. – Она испытывала к ним отвращение, говорила, что аттик Белхеддона буквально пропах розами. Я не мог понять, почему она так их не любит. Розы прекрасны, их аромат, – он задумался на мгновение в поисках образного выражения своей мысли, потом поцеловал кончики своих пальцев, – их аромат incroyable.[13]
Джосс взглянула на Люка.
– Я могу это понять. Розы Белхеддона – это не обычные человеческие розы. – Она грустно улыбнулась. – Бедная мама!
Мужчины оставили ее одну с чемоданом, полным писем, книг и кожаных шкатулок, наполненных драгоценностями Лауры, решив прогуляться по полям к реке. Усевшись на ковер возле камина, в котором горели, распространяя сладкий аромат, яблоневые поленья, Джосс некоторое время смотрела в огонь, обняв ноги и упершись подбородком в колени. Здесь она, как нигде, чувствовала свою близость к матери. Это было прекрасное чувство: теплое, защищающее, надежное.
Она почти неохотно потянулась к чемодану и стала перебирать бумаги. Здесь было очень много писем – все от незнакомых Джосс людей. Они не были особенно интересны, но говорили о том, что ее мать любили очень многие, а из нескольких посланий становилось ясно, как скучали по ней друзья, оставшиеся в Англии. Не было ни одного письма из деревни Белхеддон, и Джосс вспомнила, как Мэри Саттон жаловалась на то, что Лаура совсем не пишет; ни в одном письме не было упоминания об оставленной жизни в Восточной Англии.
На самом дне Джосс обнаружила две записные книжки, которые показались ей знакомыми; мать пользовалась такими же дома, когда отмечала достопамятные события или вела дневник. Книжки были заполнены мелко написанными заметками. Та же смесь: стихи, обрывки интересных мыслей и дневниковые записи. Устроившись поудобнее, откинувшись на один из стульев и подложив под голову подушку, Джосс принялась за чтение.
«Прошлой ночью мне приснился сон о прошлом. Я проснулась в холодном поту, моля Бога, чтобы не проснулся Поль. Потом мне захотелось, чтобы он проснулся, и я прижалась к нему, но он даже не пошевелился. Благослови его Бог, он так нуждается в сне. Его не разбудит даже землетрясение.»
Запись, датированная двумя днями позже.
«Мне снова приснился тот же сон. Он ищет меня. Я вижу, как он обходит дом, медленно, сгорбившись от свалившегося на него несчастья. Он растерян и одинок. Господь всемилостивый, неужели я никогда не освобожусь от этого? Хотела поговорить с господином кюре, но не хочу здесь называть вслух его имя. Это совершенно особое место, здесь он меня не найдет. Мы же во Франции!»
Джосс на мгновение задумалась. Значит он – это – имеет имя. Она начала читать дальше; в самом начале второй книжки она наткнулась на откровение.
«Меня терзают сомнения: не написать ли мне Джону Корнишу, чтобы он аннулировал завещание; пусть он оставит дом в пользу сирот или на иное благотворительное дело. Никто в Белхеддоне никогда не узнает, что я сделала. Здесь он может преследовать меня только во сне; но мне невыносима сама мысль о том, что Джоселин узнает о своем наследстве и попадет в ловушку в полном неведении о том, какое именно наследство она получила. Конечно, ей лично не угрожает никакая опасность. Он полюбит ее. Но что будет, если у Джоселин родятся дети? Что будет тогда? Если бы я могла поговорить с Полем, но я не хочу омрачать наши отношения даже упоминанием этого имени…»
