Они бы вырвали у меня глаза и погасили бы меня, уж это наверняка.
— Ну как? — спрашивает мой Черный. — Не струсишь?
Я опять надеваю очки. Нет больше ни облаков, ни Солнца. Всюду серые сумерки.
Распятый поднял голову и застонал. И тут я решаюсь. У меня нет к нему ни капли уважения (все Факелы — дураки, чего они так легко даются в руки Черным!) — но он мучается.
— А для чего вы надели на него шлем? — спрашиваю.
Мой Черный отвечает:
— Такой порядок. Чтоб не собирались любопытные.
— Но он потерял много крови, он уже на три четверти погас! Мне интересно, что осталось от его света. Может, вы снимете с него шлем?
— Сними сам, если хочешь, — говорит Черный.
Он проверяет, хватит ли у меня храбрости… Ясно, меня испытывают! Ну, если он воображает, что я пойду на попятный!..
Взбираюсь на каменную глыбу, протягиваю руку, снимаю шлем. Свет распятого мигает, словно в отчаянии. Он самую малость ярче нормального.
Этот тип открывает глаза и смотрит на меня. И улыбается.
— Да-да, — бормочет он. — Дети… Пусть ко мне придут дети!
Потом он стонет и опять зовет отца. Как будто отец может помочь!
Я слезаю с глыбы, возвращаюсь к своему Черному. В руке у меня зажат камень.
— Этот будет первый! — кричу я. — А потом я и других буду гасить!
И кидаю камень.
Я попал в висок, и этот тип сразу перестал стонать. Голова опять свесилась, и свет погас. Совсем. И можете мне поверить, не оттого, что он сам притемнился.
— Чисто сработано, молодец, малыш! — с восхищением говорит мне Черный.
Может, у него оставались какие-то сомнения. А теперь кончено. И Факел сразу перестал мучиться.
— Идем прямо в училище, я им скажу, тебя обязаны принять. Согласен?
…Еще бы не согласен! Погодите, вот я стану офицером, войду в Главный штаб, тогда увидите, что я, Микаэль, сделаю из вашего слепого мира!
Когда мы стали спускаться с холма, я снял очки. За крестом пылало Солнце — то самое Солнце, которого другие почти не различают. Далеко-далеко я увидел Жосса и Иоланду в обнимку. Ну и ладно, мне плевать. Мне теперь не до ревности. Прощайте, ребятишки. Теперь я завоюю мир!
1
В те времена вода в реке Арконж еще не была красной. Мы с Эриаль жили в городе по имени Стенн, по одну его сторону расстилалось болото теней, по другую росли леса забвения. То было прежде, чем в наше небо вторглись пришельцы, прежде, чем поднялось Древо стонов. Город наш был огромен, так огромен, что я даже не знал, как его весь обойти, а теперь его здания лежат в развалинах. Мы с Эриаль любили бродить по улицам в час, когда их озаряло закатное солнце и в небе показывались обе луны. Помню, вдалеке негромко звучали башни эхо, стринксы рассекали воздух перепончатыми крыльями, кружили легкие эжиретры, перепархивая с террасы на террасу. В сумерки наш город был прекрасен. Мы с Эриаль брали напрокат летающую лодку и взмывали над крышами. Жужжали сильные надкрылья; воздушные струи обтекали нас; мы плыли вдоль облачных отмелей. А под нами, сколько хватал глаз, прихотливым лабиринтом вились улицы города по имени Стенн.
Вот в такой-то вечер Эриаль узнала. Глаза ее вдруг расширились от страха, она схватила меня за руку и сказала, что наш мир скоро погибнет. Город под нами был словно сверкающий корабль, словно лучезарный ковчег; к нам поднимались дуновения ночи, беспрестанно пели вполголоса башни эхо. Жизнь была, как всегда, безмятежна и проста. И в мыслях моих был покой. Я засмеялся и сказал — глупышка, не выдумывай, все это вздор! — но она прижалась ко мне, вся дрожа. Наши Старейшины и Мудрецы обладают Могуществом: порою сквозь завесу времени они провидят будущее. Но Эриаль — как могла она разгадать тайну дней, которые еще не настали? Если вправду нашей планете грозит злая судьба, об этом уж конечно узнали бы наши прорицатели, а не только она, да и откуда бы у нее такое прозрение? Так успокаивал я Эриаль, но безуспешно. Мы возвратились домой раньше обычного; она больше не заговаривала о своих страхах, но всю ночь я чувствовал — она дрожит, словно в ознобе.
А через несколько обращений небо взорвалось. Эриаль не ошиблась. Единственная из всех нас она знала. Был вечер — такой же, как все вечера. По небу плыли дымного цвета облака, опять и опять закрывая обе луны. То был час, когда наш город пробуждался навстречу ночи. Звонко кричали стаи стринксов, стеклянные стихи взмахивали опахалами, недвижная арка радиации золотой дугой пересекала небосвод. Мы не подозревали, что это — последняя наша счастливая минута. И вдруг все рухнуло. В небе разверзлись огненные жерла, воздух содрогнулся от грохота и из облаков вырвались огромные неуклюжие машины. Нестерпимый рев все нарастал. Горожане падали ничком, зажимали уши ладонями. Небо оглушительно гремело, раздираемое чужими кораблями. И город рассыпался, расшатанный до основания яростным сотрясением. Мы видели, как рушатся и обращаются в серую пыль чудесные сверкающие здания, гордость нашего города. Вскоре от него остались только обломки и прах. И на руины с громовым рычаньем опустились чудовищные корабли. Но мы с Эриаль, как и многие, кто уцелел, успели бежать. Подземный туннель перенес нас к реке, а оттуда в подводном шаре мы опустились в глубины океана — там, на дне, устояли после катастрофы убежища-купола. Там мы собрались — все, кто выжил, — и вновь стали жить, воссоздавать свой мир, свыкаться с новыми буднями. Когда-нибудь настанет час расплаты; а ныне пришло время терпеть и ждать. Все это случилось в ту пору, когда воды реки Арконж еще не стали красными и еще не поднялось Древо стонов. Это было прежде, чем к нам вторглись те, что называли себя людьми с планеты Земля.
2
Сколько обращений, сколько круговоротов минуло после нашествия землян? Те, кто измеряет время, это знают, они ведут точный счет. Они тщательно измеряют сроки, которые все еще отделяют нас от поры мщения. А мы с Эриаль не знаем, сколько осталось ждать. Как почти все наши, мы с головой ушли в работу, у нас нет ни минуты передышки, каждый исполняет свой долг. Наш народ выжил, так надо! Надо было выжить, чтобы захватчиков настигло возмездие. Это мы знали твердо. Но надежда наша бесплодна, точно иссохшее дерево, корни ее не питаются животворными соками. Ибо в жизни должен быть смысл; он был бы в нашей жизни, знай мы, что когда-нибудь вновь возродится наш прекрасный мир, восстанут из праха и вновь наполнятся народом разрушенные города. Но если и совершится возрождение, мы его не увидим, понадобится труд многих поколений, чтобы выжженная почва вновь стала приносить плоды, чтобы снова поднялся на берегу реки Арконж город по имени Стенн. И все равно, это будет уже не тот город, какой мы знали прежде. Вот почему в сердцах у нас горечь и пустота, словно в иссохшем дереве, вот почему, хоть мы и посвятили себя всецело своему долгу, работа наша не дает нам утоления.
