Ультра называют это «сияющим оком».
Честно говоря, мне такое даже нравилось. Поскольку я успевал увидеть тех, кто замечал мое сияющее око, с изрядным опережением.
Разумеется, этим модификация не ограничивалась. Умея трансформировать форму частиц фоточувствительных хромопротеиновых пигментов, ультра нашпиговали мою сетчатку генетически измененными «палочками» с почти абсолютным восприятием фотонов – для этого всего лишь пришлось пощипать отдельные гены Х-хромосомы. В итоге я обзавелся геном, обычно передающимся только по женской линии. Он позволяет различать оттенки красного цвета, о существовании которых я прежде и не подозревал. Еще по краю роговицы у меня появились клетки, взятые у каких-то рептилий, что расширило видимый спектр в сторону инфракрасного излучения и ультрафиолета. Эти клетки подсоединили к моему зрительному нерву, и я получил способность воспринимать поступающую с них информацию одновременно с остальной, как это происходит у змей. Эти особенности зрения активировались и подавлялись специальными ретровирусами, которые вызывали быстрый – разумеется, контролируемый – рост недолговечных клеток наподобие раковых, выстраивающих или демонтирующих необходимые клеточные ансамбли в течение нескольких дней. Впрочем, к своим новым способностям я привык далеко не сразу. Сначала научился толком видеть в темноте, а чуть позже распознавать предметы, недоступные зрению обычного человека.
Отдернув занавеску, разделяющую палатку, я вошел на половину Таннера. Наш шахматный столик находился на прежнем месте. Фигуры демонстрировали комбинацию, в которой я, по своему обыкновению, одержал победу.
Таннер – почти голый, если не считать шорт цвета хаки, – стоял возле своей койки на коленях, в позе человека, который то ли шнурует ботинок, то ли рассматривает волдырь на ноге.
– Таннер?
Он чуть выпрямился и повернулся ко мне. Его руки были вымазаны чем-то черным. Потом он застонал. Мои глаза окончательно привыкли к темноте, и я понял, в чем дело. От его левой ступни почти ничего не осталось – просто комок угля, способный рассыпаться при малейшем прикосновении.
Я понял, что в палатке пахнет горелым человеческим мясом.
Внезапно Таннер смолк. Казалось, что-то в его голове отметило, что стоны не решают проблему выживания – наиболее насущную в данный момент, – и просто отключило боль.
– Я ранен, – произнес он поразительно спокойно и отчетливо, – и, как видите, довольно серьезно. Не думаю, что от меня будет много проку… Что у вас с глазами?
Сквозь дыру в стене палатки шагнул человек. Очки ночного видения висели у него на шее, к стволу ружья был прикреплен фонарик. Луч света скользнул и замер на моем лице. Одежда из хамелеонофляжа уже подстраивалась под интерьер палатки.
Выстрелом я распорол ему живот.
– Все в порядке, – произнес я.
Остаточный след моего выстрела растекся розовым пятном, напоминающим большой палец. Я перешагнул через труп боевика, стараясь не ступить босой ногой в кучу вывалившихся внутренностей, снял с оружейной стойки мощный бозер – слишком тяжелый, чтобы пользоваться им в ближнем бою, – и бросил на койку Таннера.
– О моих глазах можешь не беспокоиться. Вот тебе костыль, и ступай отрабатывать свое жалованье. Если выберемся из дерьма, получишь новую ногу, так что считай это временным неудобством.
Таннер поднял глаза, посмотрел на бозер, затем снова на свою рану, как будто прикидывал, что для него важнее.
* * *
Пора было действовать. Навалившись всем телом на приклад лучевика, я постарался упрятать боль подальше, в самые недоступные уголки. От ступни ничего не осталось, но Кагуэлла был прав. Сейчас я действительно мог обойтись без нее. Луч идеально прижег рану, закупорив сосуды. Если мы выкарабкаемся, возвращение ступни будет стоить разве что трех-четырех недель дискомфорта. На службе в армии, когда мы сражались против Северной Коалиции, мне доставалось и похуже. Но сейчас я почему-то воспринимал ситуацию иначе. Лишившись части своего тела, я не до конца понимал, как можно восполнить эту потерю.
Палатку озарил ослепительный луч искусственного света. Врагов было трое; один из них – тот, кто ранил меня, – вышел из игры. Изрядная величина нашей палатки ввела их в заблуждение: они решили, что нас много, и поэтому открыли огонь на подавление, а надо было просто ворваться и уложить троих.
Ковыляя, я подошел к убитому и опустился на колени. Забрал у него фонарик и инфракрасные очки. Кагуэлла стрелял вслепую, почти в полной темноте, и попал, хотя я, пожалуй, взял бы немного повыше.
А несколько часов назад он точно так же палил во мрак. Теперь я знал, что он видел цель.
– Они что-то сделали с вами и с Дитерлингом, – процедил я сквозь мучительно стиснутые зубы, надеясь, что говорю достаточно внятно. – Ультра…
– Им ночное зрение необходимо как воздух, – отозвался он, поворачиваясь ко мне всем телом, широким, как стена. – Они живут на своих кораблях почти в абсолютной темноте. Чтобы полнее наслаждаться чудесами Вселенной, вынуждены обходиться без солнечного света. Жить хочешь, Таннер?
– Все хотят жить. – Я надел очки, опустил инфракрасные фильтры, и комната заполнилась неестественной зеленью. – Крови потеряно немного, но как быть с шоком? Он скоро наступит, и тогда от меня будет мало проку.
– Возьми оружие, что-нибудь для ближнего боя. Пойдем уложим кого-нибудь.
– А где Дитерлинг?
– Не знаю. Боюсь, убит.
Почти не задумываясь, я снял со стойки компактный пистолет, перевел батарею в режим боеготовности и услышал пронзительный вой – пошла зарядка конденсаторов.
И тут за занавеской вскрикнула Гитта.
Кагуэлла ринулся туда, опередив меня, откинул штору – и замер. Я едва не сбил его с ног, влетев следом, вернее, ввалившись, поскольку с бозером в качестве костыля я двигался довольно неуклюже. Инфракрасные очки оказались не нужны. Палатку освещала переносная лампа, – должно быть, ее включила Гитта.
А Гитта стояла посреди секции, закутанная в одеяло мышиного цвета.
Боевик находился сзади. Он ухватил женщину за волосы, запрокинул ей голову; другая рука вжимала в изгиб побелевшей шеи нож с жутким зубчатым лезвием.
Гитта больше не кричала. Она позволяла себе лишь прерывисто всхлипывать, как будто ей не хватало воздуха.
На боевике не было шлема. Я ожидал увидеть Рейвича, но это был просто головорез из тех, которые кое-чему научились и отправились воевать – против нас или за нас, а скорее всего, против всех. Его лицо покрывали морщины, черные волосы были стянуты на затылке узлом, как у самурая. Он не улыбался – ситуация была слишком напряженной, – но выражение физиономии говорило о том, что он наслаждается.
– Стой, где стоишь. – Голос был грубым, но без акцента, и в нем слышалась странная рассудительность. – А хочешь, подойди. В любом случае я убью ее. Это просто вопрос времени.
– Твой приятель мертв, – вмешался Кагуэлла. – Если убьешь Гитту, я тебя прикончу. Но каждую секунду ее боли превращу для тебя в час. Я не жадный.
– Пошел ты! – бросил боевик и провел лезвием по ее шее.
Я увидел, как вспухает кровавая «гусеница». Он сделал именно то, что хотел, – чуть-чуть надрезал кожу. Пожалуй, этот подонок неплохо владеет ножом. Сколько ему пришлось упражняться, чтобы так набить руку?
Гитта была на высоте. Она едва вздрогнула.
– У меня для вас послание, – продолжал он, чуть приподнимая нож над ее кожей и показывая алые разводы на лезвии. – От Арджента Рейвича. Вас это не удивляет? Вряд ли, вы же его ждали. Но мы решили заглянуть немного пораньше.
– Ультра нас обманули, – сказал Кагуэлла.
Боевик ухмылялся. Он не просто наслаждался – он был в экстазе. Глаза превратились в щелки. Похоже, мы нарвались на психа, способного выкинуть что угодно.
Понятно, что о переговорах не может быть и речи.
– Думаете, у них там мир да лад? – продолжал боевик. – Черта с два, постоянные склоки. Экипаж против экипажа. Враждующие фракции. Да, Орканья вас надул. Но ничего личного. – Его пальцы снова напряглись на рукояти ножа. – А теперь, Кагуэлла, будь любезен, опусти оружие.
– Выполняйте, – шепнул я.
Кагуэлла по-прежнему стоял прямо передо мной.
– У вас отличная позиция, но он прикрылся Гиттой. Вряд ли успеете прицелиться.
– Когда больше двух, говорят вслух, – заметил боевик. – Вас что, правилам вежливости не учили?
– Опустите оружие, – продолжал я. – И слушайте внимательно. Я смогу попасть в него, не ранив Гитту. Но вы мне мешаете.
– Эй, урод, говори так, чтобы я слышал. – Боевик вдавил нож в шею Гитты, чудом не прорезав кожу. Теперь достаточно легкого движения, и лезвие рассечет сонную артерию.
– Я выстрелю сквозь вас, – сказал я Кагуэлле. – Вы же знаете, лучевик поражает только по линии прицела. Я стою удачно, рана будет неопасной. Приготовьтесь.
В этот момент наемник надавил чуть сильнее, и вмятина у лезвия внезапно наполнилась кровью. Время замедлило ход. Я видел, как нож двигается по горлу.
