Глава первая
Россия. Конец лета 1861-го года. Вятская губерния. Деревня Дристоедовка.
Прохор Авдеев сидел на придорожном пригорке и, щурясь от яркого солнца, разглядывал родную деревню. Деревянную ногу он отстегнул и теперь блаженно улыбался, вольготно расположив на траве ноющую от усталости култышку. Мысли его блуждали в далеком детстве, постепенно приближаясь к безрадостной юности.
Деревня хоть и была родной, но совершенно Прохора не ждала. Более того - она его просто забыла. Прохор закурил трубку и стал пристегивать протез. Справившись с этой работой, он подобрал искусно выструганный костыль и встал на ноги. Костыль ему сделал один поволжский татарин, лежавший с ним в лазарете, и Прохор был ему уже шесть лет за это благодарен. Не потому, что поддерживающая палка стала для него жизненной необходимостью, а по той причине, что она всегда помогала Прохору в дальней дороге, когда покалеченная нога сильно уставала от деревянного протеза. Тогда, опираясь на костыль, можно было продолжать нелегкий пеший путь, ибо откуда у инвалида деньги на извозчиков?
А еще иногда костыль помогал в защите от лихих людей, потому что одноногому человеку убежать от разбойников никак не получится. Один раз в Костроме зажали его трое в подворотне. Они не знали, что Прохор прослужил в солдатах более двадцати лет и хорошо умел работать штыком и прикладом. Но поняли это достаточно быстро.
Надавав им костылем по головам, инвалид (пользуясь бессознательным состоянием лихоимцев) быстренько обчистил карманы нападавших и сдал их бесчувственные тела подоспевшему городовому, подумав по этому поводу так: "Вот вам, мрази! Знай воинство расейское!". Выручка оказалась небогатой, но зато на душе стало спокойно и торжественно...
Прохор выколотил трубку о деревянную ногу, сунул ее в карман штанов и, водрузив героический костыль на плечо, захромал в сторону помещичьей усадьбы, расположенной справа от деревни.
* * *
Федор Иванович Двоепупов чая инвалиду не предложил, но разрешил усесться в один из простых деревянных стульев, стоявших на открытой веранде барского дома.
Прохор с удивлением заметил, что помещик за те тридцать лет, которые прошли с момента сдачи его в рекруты, почти не изменился. Единственное, что отличало барина от тогдашнего седовласого старичка - полное отсутствие волос на голове. Теперь Двоепупов был лыс, но выглядел так же живо, как и тридцать лет назад. И самое интересное - возле книги, которую читал барин перед приходом инвалида, не лежало очков.
Федор Иванович надтреснутым старческим голосом сказал:
- Я вижу остатки солдатской одежды на тебе. Ну-с, и что же тебя привело сюда? Если хочешь, чтобы я подал тебе милостыню, то ступай в церковь к отцу Пафнутию. Я ему каждое воскресенье оставляю деньги для нищих. Вот пусть он тебя и кормит.
Прохор с удовлетворением отметил, что во рту помещика не хватает многих зубов. Этот факт убедил его в том, что время никогда на месте не стоит. Он сказал:
- Нет, барин. Милостыня мне не нужна. Я пришел сюда жить. Ведь именно вы меня сдали в рекрутчину.
- Да? - блеснули интересом глазки Двоепупова. - И кто ж ты будешь? Что-то не припомню я тебя совсем.
- А Прохор я, сын Авдея Федотова, что на лесопилке вашей работал.
- Ага! - радостно хлопнул себя по коленке рукой барин. - Прошка, который пса моего любимого придушил! А потом зажарил и съел! Как же его звали? Вот бес какой, не припомню...
- Тузиком его звали, - помог Двоепупову Прохор и осторожно почесал рукой бороду.
- Точно! - еще более оживился барин. - Рыжей масти пес был. За что же ты его придушил?
- Он меня за зад укусил, когда я пытался полакомиться яблочками в вашем саду, барин. Только пес был черной масти...
- И за это ты его прибил? А если б я тебя укусил? Ты б со мной поступил так же?
- Не знаю, - честно ответил Прохор. - А зачем вам было меня кусать? Как-то даже не по-барски получается...
- Да это я к слову! Аналогия... Ну, не укусил бы, а, предположим - выпорол. И чтоб ты со мной сделал? Убил бы и съел?
- Ну-у-у, вряд ли бы съел, - сказал Прохор. - Да и не убил бы. Подумаешь, выпороли... Ерунда какая!
- Вот видишь! - весело произнес Двоепупов. - Выходит, человеку ты б ничего не сделал, а над животными, значит, можно издеваться? Вот за это я тебя и отправил в рекруты. Чтобы ты исправился и подобрел душой.
- Где? В армии? - удивился инвалид.
- Дело - не где. Дело - как. Вот я смотрю по твоему разговору, что ты грамотен. Так это?
- Да, - гордо ответил Прохор. - И читать и писать умею. И еще на счетах...
- Вот видишь! - воскликнул барин довольным голосом. - Армия многому научила. И это оказалось полезным для тебя!
- Как же, - сказал Прохор со злобой. - Меня ведь с вашего ведома в шестнадцать лет забрили, а эта сво... то есть писарь Филька, пририсовал мне на бумаге по вашей же указке четыре года! Я говорил офицеру, что бумаги врут! Но он сказал, что ему на это начхать, так как он уже денег с барина получил!
- Но-но-но! - прикрикнул Двоепупов строгим голосом. - Нечего было моих Тузиков жрать! Сам виноват.
Прохор затих и опустил глаза в пол.
- И где же тебя грамоте выучили? - продолжил спрашивать барин.
- В полку, где я был приписан, господа офицеры сразу же отдали меня в кантонистскую полковую школу. Видать, не впервой им такие рекруты попадались. Там один еврейчик был. Так того богатые родственники вообще в десять лет продали... Ну, а как выучился, перевели в солдаты. Потом и унтером стал. Вон, у меня даже бумага имеется, что я честно отслужил...
Прохор слазил в пазуху, достал оттуда бережно завернутый в тряпицу сложенный вчетверо лист бумаги и, встав на ноги, подал его помещику. Тот живо приподнял лежавшую на столе книгу и достал из-под нее большие очки с толстыми линзами.
Развернув прохорову бумагу, он отставил ее от носа на расстояние вытянутой руки и принялся читать, шевеля губами. Инвалид, глядя на барские очки, опять убедился про себя, что бог есть. Прочитав, Двоепупов вернул бумагу Прохору, снял очки и сказал:
- Надо же, до фельдфебеля дослужился! Молодец! И где ж ты ногу потерял?
- В Севастополе, - ответил Прохор.
- Да ты герой! - воскликнул барин. - Эх, я тоже когда-то гусарствовал! В тысяча восемьсот двенадцатом году. Ну и всыпали мы тогда этим безбожным французишкам! И Париж взяли! И я там был. Ну-ка, расскажи!
Прохор начал рассказывать:
- Пока я учился в полковой школе, срок этот не засчитали. А вот когда определили меня в солдаты, срок и пошел. В тысяча восемьсот пятьдесят третьем году я уже отслужил положенное и решил выйти в отставку. Но началась война. Покойный царь-батюшка Николай в пятьдесят четвертом году издал указ, где разрешил в связи с войной остаться в войсках тем из отставников, кто этого сам пожелает. Ну, я и остался. Так бы нога моя была цела. Ан, нет. И я никого в этом не виню. Ведь сам же вызвался... Осенью в правую ногу попала мне английская пуля из штуцера. Так-то рана была невелика, ибо эти новые пули меньше старых, какие в наших ружьях, но раненых было очень много и врачи не успевали. А сами знаете, как на войне бывает. Доктора́ изначально занимаются тяжко раненными, а таких как я - оставляют на потом. Вот и лежал я во дворе лазарета с перевязанной ногой несколько дней, а мимо меня носили тяжко раненных. Но тут приехал какой-то особенный доктор. Потом я узнал, что фамилия его была - Пирогов. Он быстро навел порядок, и меня занесли в лазарет. Пирогов осмотрел мою ногу и сказал, что по ней пошел антонов огонь. Мол, если б сразу вытащили пулю, то ногу можно было бы спасти. А с антоновым огнем - нет. Взял он в руку эдакую зубастую пилку, и оттяпал мне ногу ниже колена напрочь...
Двоепупов, с интересом слушавший рассказ Прохора, вдруг перебил его:
- Слушай, Прошка, а тебе операцию под наркозом делали?
- Нет, - ответил тот. - Не знаю, о чем ты барин говоришь, но мне дали понюхать какой-то гадости, и я больше ничего не помню. Очнулся, а ноги уже нет.
- Вот-вот. Это и называется - эфирный наркоз. Надо же, даже солдатам сейчас делают! В мое время никто про это ничего не знал. Меня вон, под Смоленском саблей рубанули, так рану зашивали на живую. Ох, и натерпелся я тогда! И лекаря за это не придушил и не съел! А тебя за зад Бобик тяпнул и - на тебе!
- Тузик, - виновато поправил барина Прохор.
- Да какая к бесу разница! Продолжай уж, тузикоед несчастный...
- Потом меня вывезли в Бахчисарай и там я еще четыре месяца в лазарете валялся. Затем мне от щедрот государя выдали деревянную ногу, назначили целых десять рублей пенсиона в год и сказали, что я могу идти на все четыре стороны. Я и пошел. Думал, в каком-нибудь городишке осяду, работу сторожа найду... Где там! Инвалиды никому не нужны. Пять лет я скитался и решил все ж вернуться в родные края. Вот и весь сказ.
- Н-да, - протянул барин, прищурив глаза. - Пенсия у тебя, конечно, та еще... Ладно. Возьму тебя к себе писарем, потому что Филька помер, а сам я не справляюсь с бумагами. Руки у тебя целы, посему избу поставишь сам. Лесу я тебе дам, плюс - кормежка. Отработаешь все это. В деревне, я думаю, найдешь, у кого остановиться, пока не обоснуешься. Придешь в усадьбу через неделю, я расскажу, что тебе придется делать. Все понятно?
