- Вчера вечером в лаборатории похитили журнал. - Она никак не прореагировала на мое сообщение.
- Мне иногда кажется, что раньше я курила, но сейчас почему-то совершенно не хочется. - Она взяла из пачки сигарету, размяла ее, понюхала и положила обратно. Потом провела по лицу каким-то усталым, безнадежным жестом.
- Я знала, что вы сделаете из этого неправильные выводы. А журнал, ну, подумайте сами, кому нужен ваш журнал, там же ничего не было, кроме записей о месте и времени отбора проб...
- Так, значит, вы и это знаете?!
- Знаю. Ну и что? - Она посмотрела на меня вызывающе, почти сердито. Зачем вы пришли?
- Чтобы узнать, чтобы спросить вас...
- Не лгите. - Она подошла и села рядом со мной. - Не нужна вам эта копеечная истина, а ту, настоящую, вы все равно не узнаете, во всяком случае сегодня, а может быть, никогда... И поверьте, это к лучшему. Не дай вам бог когда-нибудь узнать...
Ее глаза сузились. Мне показалось, они излучают какой-то лучистый свет, а может быть, это были всего лишь слезы...
- Ты хочешь знать мое имя? Я молча кивнул.
- Когда я родилась, меня назвали Вестой. Она взяла меня за руку. Ее рука была холодна как лед. И это было последнее ощущение, которое я запомнил.
- Спи, милый, - сказала Веста. - Мы встретились слишком поздно. Спи. Я хотел что-то сказать, как-то воспротивиться свету, исходившему из ее глаз, но не мог уже пошевельнуть ни рукой, ни ногой, странный мертвый сон сковал все мое тело. Сквозь смеженные веки я увидел, как она встала, подошла к стене и протянула к ней руку. По стене во все стороны пробежали радужные волны, и почти сразу после этого стена исчезла. В первую секунду мне показалось, что за ней нет ничего, кроме темноты, но тут же я понял, что ошибся. В густом плотном мраке ворочалось нечто огромное и живое, с далекими точками голубых огней, вспыхивавших внутри его бесконечного тела как искры. Может быть, это был космос, а может, ночное земное море...
"Ведьма! - с горечью и восхищением подумал я. - Все-таки она ведьма".
Проснулся я весь в поту, в своей постели, в которую упал шесть часов назад, вернувшись из полиции. Я долго не мог понять, что же это было... Сон обладал слишком четкими реальными подробностями: эта дорожка на том месте, где висел календарь, ее имя... Во рту стояла какая-то отвратительная сухость, словно я наглотался раскаленного песку. Пошатываясь, я встал, прошел на кухню и залпом выпил стакан холодной воды. Полегчало. Я все никак не мог собраться с мыслями, перед глазами стояла ее комната, узенький, закрытый пледом диванчик и какая-то скорбная беспомощность в ее опущенных плечах... Черт знает что... В семь должен прийти Артам, я едва не проспал из-за этого кошмара. Я сунул голову под кран, струя холодной воды привела меня в норму. Растеревшись жестким полотенцем, я услышал звонок и пошел открывать дверь, полностью уверившись в том, что это был всего лишь болезненный кошмар, навеянный бессонной ночью.
Мы сидели с Гвельтовым в маленьком, пропахшем рыбой кафе на набережной. Разговор не клеился. Он не клеился уже целую неделю, с той минуты, как я открыл ему дверь после визита в полицию... Дальше так продолжаться не могло. Я должен был или все ему рассказать, или потерять своего единственного союзника. В создавшемся положении я не мог этого допустить, хотя отлично понимал, что, рассказав Артаму все, я должен буду выдать нечто очень личное, невольно совершу предательство по отношению к Весте и, может быть, положу конец всей этой истории... Причем я вовсе не был уверен в том, что хочу этого конца. Вообще я плохо представлял, каким образом можно перевести в слова все свои ощущения и переживания этих дней. Ощущение дождя, например, неотвратимости надвигающихся событий или этот последний полубредовый сон... В то же время я отлично сознавал, что, продолжая хранить молчание, я невольно становлюсь соучастником каких-то надвигающихся на нас событий, значение которых может быть настолько велико, что личная судьба одного человека окажется перед их лицом слишком незначительной.
Словом, мы сидели в кафе, ждали заказ вот уже минут сорок и хранили убийственное молчание. Единственная доступная нам тема работы была полностью исчерпана еще несколько дней назад. После пропажи журнала наша деятельность зашла в тупик. Лихорадочные попытки повторить опыт ни к чему не привели. Мы даже не смогли поддержать жизнь в той первой, случайно найденной в колбе колонии. Тепличный режим термостатов и специальных питательных сред, которыми мы старались поддержать ее развитие, оказался для нее губительным. Я не совсем понимал отношение Гвельтова ко всему происшедшему, он чересчур легко перенес обрушившиеся на нас несчастья, словно они его совершенно не касались, словно вся эта история не имела ни малейшего значения. Объяснял он это тем, что, собственно, открытия никакого не было. Была шальная, преждевременная удача. Она, по его мнению, просто не имела права на существование.
Сейчас Артам сидел, уставившись в пустую тарелку, и скреб вилкой по ее краю. Раздражающий визгливый звук в конце концов вынудил меня попросить его прекратить это занятие. Тогда он отложил вилку, вздохнул и уставился мне в глаза тяжелым, немигающим взглядом.
- Я все жду, шеф, надолго ли вас хватит?
- Ты о чем?
- То, что вы от меня скрыли что-то важное, я понял еще в полиции, когда в своих показаниях вы согласились с официальной версией и не пожалели заплатить штраф за повреждение чужой машины. Но ведь там сидел человек, человек, который погиб, как же вы можете молчать?
- Разве я молчу? Разве я не рассказал в полиции все как было?
- Конечно, рассказали... - Гвельтов поморщился. - Я не об этом. Вы слишком быстро успокоились, слишком легко согласились с ними. Я думаю, вы знаете нечто такое, чего я не знаю. Может быть, вы хотя бы объясните, куда девался Мишурин? Он это был или нет? Я места себе не нахожу с того дня. Каждое утро звоню ему домой и, не дождавшись ответа, вешаю трубку. Мне кажется, я схожу с ума. Бесследно исчезает человек. Мы сбрасываем в море машину вместе с водителем, и в ней никого не оказывается... Но ведь Мишурина нет? Не так ли? Куда же он делся?!
- Видишь ли, Артам, если бы в машине сидел человек, его бы нашли. Капитан Ивестер все доводит до конца.
- Что вы этим хотите сказать?
- Только то, что в машине не было человека.
- Вы хотите меня убедить в том, что мои собственные глаза...
- Я ведь не сказал, что в машине не было водителя... Я только сказал, что там не было человека...
Впервые я осмелился оформить в четкие окончательные слова те смутные образы и мысли, которые бродили у меня в голове все последние дни. И мне стало легче от этого. Дальнейшие слова уже не требовали такого внутреннего напряжения. Гвельтов держался отлично. Он не перебил меня, не задал ни одного вопроса, даже не выдал своего изумления после моих слов, он просто ждал продолжения. И мне уже не оставалось ничего другого, как рассказать ему все с того самого первого дня, когда я свернул на раскисшую от дождя дорогу.
