— Тогда порядок, — удовлетворенно промолвил Фомин. — Можно сойти с этой клумбы. А то я где-то читал, что, мол нельзя машину времени двигать с места на место, дабы по возвращении не влепиться в какую-нибудь новостройку…
— Слушай ты этих фантастов, — ухмыльнулся Тимофеев. — Они тебе наговорят…
Он вытащил из-под сиденья чемодан, а Фомин вскинул неправдоподобно легкий ретромотив на плечо, увязая в земле, они двинулись в сторону леса, но в направлении, противоположном уже имевшимся следам. Отчего-то им не сильно улыбалось встретить этих своих предшественников, о которых ничего не говорил Тахион.
Не успели они вступить в молодую хвойную поросль, как из-за корявого ствола шагах в десяти высунулась лохматая голова и басовито предупредила:
— А я тебя древом. Тогда как?[1]
13. Действительно, как тогда быть
— Древом не надо, — поспешно сказал Тимофеев, отступая. — Зачем это древом?
— Бес ты, — пояснил приземистый, плотный мужичок, по-прежнему хоронясь за сосной. — Морока ты кощеева.
— Вовсе нет, — возразил Тимофеев. — я такой же, как и ты…
— Особенно джинсы, — добавил Фомин, веселясь. — И тапочки.
— Чесо же ради из земли выник?
Тимофеев не нашелся, что ответить: он не знал, как мог выглядеть со стороны их финиш. На подмогу ему пришел Фомин.
— Так надо, друг, — сказал он весомо и протянул незнакомцу широкую сильную ладонь.
Тот внимательно изучил ее, попутно ощупав закатанный выше локтя рукав рубашки на предмет обнаружения скрытого оружие, после чего крякнул и приложился к ней короткопалой десницей.
— Ну зри, — промолвил он. — Отныне да не сольстишь, да не заморочишь. Иначе я к тебе мертвый приду, за твой обман укорю…
— Не обману, — успокоил его Фомин. — Ты кто такой?
— Осен, — назвался мужичок и полез из своего укрытия. — Волос на мне великий да буйный. Паче тебя со товарищем, — намекнул он на короткую стрижку гостей из двадцатого века.
– «Осен» означает усатый, лохматый, — заметил Тимофеев в ответ на слегка удивленный взгляд Фомина.
— Тако, — поразмыслив, согласился мужичок.
Напрасно было попытаться определить его возраст. В пышной пегой бороде, что непринужденно переходила в прическу, различался крепкий, как редиска, нос, часто моргали незамутненно-голубые глаза да изредка угадывался рот. Из бурой с проплешинами шкуры торчали жилистые, в страшных застарелых шрамах, руки и черные босые ступни, и весь он смахивал на лешачка из мультфильма, затюканного прогрессом и безобидного. Однако к стволу сосны как бы между делом была прислонена суковатая дубина, местами отполированная до блеска — вероятно, частым употреблением.
— А ну как я тебя вопрошу? — вдруг сказал Осен.
— О чем? — поинтересовался Фомин, не ожидая подвоха.
Осен склонил голову на плечо, зажмурился и раздельно произнес:
— Чего есть элементная база темпорального инверсора векторного типа?
У Тимофеева отпала челюсть.
— Элементная база… чего? — переспросил Фомин. — Тимофеич, я не ослышался?
— Нет, Коля. И если до сих пор не веришь, что мы на правильном пути… Эй, эй, ты что?!
Осен, как видно, утомившись дожидаться ответа, потянулся к своей дубине.
— Кощеева морока, — сказал он убежденно. — Нет за вами правды, и рукожатие ваше обманное…
К счастью, вовремя отработали рефлексы, благоприобретенные Фоминым на военной службе, и он успел припечатать Осена к сосне прежде, чем его нехитрое, но эффективное оружие набрало необходимый для поражения цели замах. Мужичок, с ненавистью сопя, ворочался в его железных объятиях.
— Подожди, не суетись, — увещевал его Фомин. — Ну не знаем мы, что за элементная база… А ты сам-то знаешь?
— Не ведаю, — заявил Осен. — Но ответное слово ведаю. Да не выдам тебе, кощеев ты бес, любо резать меня учнешь…
— А ведь это пароль, — сказал Тимофеев. — Жаль, мы отзыва не знаем, и этот приятель поджидал здесь тех, кто его знает. Быть может, тех, что до нас вынырнули. Отпусти его, Николай.
Фомин отступил на несколько шагов.
— Ничеcо же не ведаю, — бормотал Осен, выставив древо перед собой. — Глаголено бысть: иди тотчас на поляну и жди. Буде какие люди явятся — вопрошай. Буде не ответят — избеги. Да разве то люди из земли выникают?! Иные тако же выникли да в лес утекли, я за ними не поспел…
— Кем глаголено-то бысть? — попробовал выспросить Тимофеев.
Но Осен пихнул его в грудь концом дубины и снова поклялся молчать, даже если Тимофееву вздумается резать его и жечь.
— Нужен ты мне, — обиделся Тимофеев.
— Послушай, Осен, — сказал Фомин проникновенно. — Что комплексуешь? Черт с ним, с темпоральным инверсором. Мы как раз и есть те, кого тебе велено встретить. Признайся, тебя девушка послала? Красивая такая, волосы золотые? Вика ее зовут?
— Дева? — в Осеновой бородище внезапно прорезалась широкая щель, знаменовавшая собой улыбку. — Власа златые?… Ох смертушка моя! — И он захохотал во всю глотку.
Путешественники терпеливо ждали, когда он отсмеется, но случилось это не скоро. Из небесных глазенок Осена хлынули слезы, которые он тут же утирал грязным кулаком, медвежья шкура колыхалась.
— Лепо, — сказал он наконец. — утешили. Зрю, не кощеева вы морока. Не пойму же, кто вы есть. А пойдем за мною, укажу я вам ту деву… власа златые!… — И он снова закатился.
14. Отчего веселился Осен
То была далеко не дева. И власа ее по цвету напоминали куделю, тщательно вываленную в пыли. У настороженного Фомина ее облик пробудил давно отступившие перед взрослым мировосприятием детские ассоциации с бабой-ягой. Что же до Тимофеева, то ему было уже совершенно безразлично, кто перед ним — баба ли яга, серый ли волк. Больше всего на свете ему хотелось бросить к лешему оттянувший руку чемодан, пасть на неестественно пышные мхи и задрать кверху побитые о бурелом ноги.
При виде жуткой старухи оробел и натужно храбрившийся всю неблизкую дорогу Осен. Поначалу-то он бодро скакал через наполовину вросшие в землю гнилые стволы, резво нырял под сплетенные ветки иглистых кустарников, никак не реагируя на проклятия, что слал ему вдогонку Тимофеев, очевидно — не понимая их смысла. Даже затянул было какую-то несуразную и веселую песню, целиком состоявшую из междометий. Но понемногу его энтузиазм угас, и к моменту прибытия Осен молчал и только втягивал кудлатую голову в плечи.
Пожилая дама сидела, опираясь о клюку, на пороге землянки, донельзя похожей на сильно запущенную берлогу. Бесформенные одеяния свисали с нее, будто лишайник с трухлявого дерева. На скомканном лице можно было различить лишь отдельные выдающиеся детали, вполне вязавшиеся с описаниями, приводимыми в сказках: нос крючком, а скорее — крюком для ловли акул на живца; подбородок, неудержимо стремившийся к слиянию с носом; извилистая линия безгубого и, по всей видимости, беззубого рта. И глаза — единственно живые, полыхавшие кошачьим зеленым светом.
