Даже думать не хочется.
Из погрузочного модуля звонил Телесфер (он улетает сегодня, вместе с остатками персонала CFG). Его вопросы привели меня к ответам, над которыми не хотелось бы размышлять. А спрашивал он о том, не вступал ли я когда-либо в непосредственный контакт с Ватой. И что, черт подери, должен такой «непосредственный контакт» означать? Ведь речь идет о скальной формации! Сотни метров под поверхностью грунта! И я тут же начал размышлять над тем, что он мог иметь в виду. То, что тогда, в лаборатории он не рассказал мне про Вату всего, я знал с самого начала. Выдал лишь то, чего хотел. Он лишь забрасывал крючок, проверял фарватер. Ведь CFG проводила сотни бурений и наверняка добыла несколько килограммов Черной Ваты. Другие компании тоже не сидели со сложенными руками. Какие эксперименты с ней они проводили? О чем догадывались? Телесфер, скорее всего, считал, будто бы я отправился к конкурентам. И эти конкуренты… Что Вата может иметь общего с моим и Газды пленением на Измираидах?
Так же звонили с Лизонне, из курии и из Академии. И вообще, целый день, что ни минута, какое-то сообщение с планеты. Могу представить, какой головной болью стала для них моя история. Вечером епископ созывает совет по моему вопросу. Послезавтра закрывается окно для самого скоростного из кружащих рядом с Измираидами кораблей. Не слишком хорошо могу представить, что они там способны надумать. Но… но… Нужно надеяться.
Вскоре вылетает и Хонцль. Похоже, что я последний его клиент. Он передал мне код-ключ ко всем своим недвижимостям на Роге. Что-то еще хотел сказать на прощание, но передумал и смылся. Наверное, у меня было какое-то особое выражение лица.
Миртон оставил свой номер в состоянии такого же самого бардака, в котором и проживал. Я вошел, и что-то с грохотом свалилось на пол. Есть, правда, и различия: стены голые. По-видимому, снимки Собора он забрал с собой. Я включил проекторы, только вся память в них была стерта. Я стал копаться в вещах Миртона — прекрасно средство убить время, ни о чем не думать: чтобы разобрать весь этот хаос, наверняка потребуется больше двух дней.
На шкафу я обнаружил картонный футляр с несколькими десятками рулонов пленки, на которых были вытравлены увеличения черно-белых снимков Собора. Я развернул их поочередно. Миртон что-то калякал на них, размашистым почерком делал какие-то замечания, стрелки указывали на охваченные корявыми окружностями фрагменты изображения, все это было сделано толстым красным фломастером. Я приклеил несколько пленок к стене, чтобы приглядеться повнимательнее. В чем тут был дело? Миртон отмечал мелкие архитектурные детали: карниз одной из башен, псевдо-горгульи на портале. Рядом он писал: 2 МЕС.УДАЛ.? ПЕРИЛЕВИЙ. И еще: ПЕРЕНОС МАССЫ? А в другом месте: 3 ММ/ЧАС.
Кроме того, Миртон оставил пару десятков книжек, не оправленных в переплеты самиздатовских экземпляров. В основном, это были академические учебники по нанородным технологиям: «Живокрист: строение и функции», «Спутанный хаос или Пути Жизни»; «Программирование открытых негентропических систем — введение»»; «Самоисполняемый Язык Нанородных Машин — Учебник» и тому подобные. Я вспомнил голограмму, в которую чуть не вошел в первый день. Так вот, Миртон изучал Собор с самых основ: его архитектуру и способ появления, вплоть до материальных технологий.
О самом живокристе я знаю достаточно много, чтобы просмотреть эти книги, не испытывая чувства, будто бы бьюсь головой в стенку высокотехнологической эзотерики. Правда, теорию его программирования до конца я так и не понял, разум как-то бунтует и отказывается понимать идеи планирования непредвиденного, вычисления того, что невозможно вычислить. Но практика мне известна, когда-то даже сам сеял. Правда, это была всего лишь небольшая беседка над озером, у дедушки с бабушкой, на Хоолсталоне. Я сделал все строго по инструкции: вычертил более-менее квадрат (кончиком ботинка по земле), вскрыл герметическую упаковку живокриста (серия «Беседка — Венеция», насколько помню, естественно, с автоматическим умиранием), отмерил порцию зерен на ладонь — и посеял их вдоль линии. Что-то осталось, эти я подсыпал по углам. Потом сверху навалил подготовленные ранее два ведра грязи. За ночь беседочка выросла, любо-дорого глянуть. Сколько это мне было лет, тринадцать? Уже тогда меня страшно увлекала неточность всего процесса: не имело никакого значения, посеял ты эти зерна вдоль линии или рассыпал по широкой полосе; не имело значения, какое зерно и где упадет, значения не имело даже то, все зерна высыплешь или только четверть (в гарантии было написано, что может хватить даже пары десятков зерен — весь пакетик, двести граммов, был нужен для того, чтобы увеличить вероятность получения идеальной целевой формы). Ясное дело, имеется — nomenomen — фундаментальная разница между серийным, замкнутым живокристом, из которого выросла беседка для моих дедушки и бабушки, и оригинальным, полностью уникальным, открытым живокристом Собора. Разница заключается в способе предварительного программирования их кодов. Живокрист Собора принадлежит к «неполным»: не все данные целевой формы жестко определены на входе. Беседка, если и дальше пользоваться этим примером, выросла идентичной, вплоть до микроскопической структуры, независимо от того, засеял бы я ее на вулкане, на дне Океана Лизонне или на камнях Рога. А вот Собор — Собор вырос бы уже по-другому при изменении столь мелких параметров, как, например, время посева.
Над этими книгами я забыл про уходящее время (все-таки человек способен управлять собственными мыслями) и только сигнал связи с планетой вернул меня к реальности. Совещание уже закончилось.
— Мало чего могу тебе сказать в этот мрачный час, — сказал епископ. — Остаются две альтернативы, и обе одинаково трагические. Мы здесь не имеем права высказаться за любую из них. Вполне возможно, что ты сможешь вернуться к жизни на Лизонне, если, несмотря ни на что, решишь завтра улететь, хотя, говоря по правде, для этого нет никаких логических предпосылок. Оставаясь на Измираидах, ты сохранишь жизнь, как меня тут убеждают, даже на несколько лет, но потом тебе придется умереть в той пустоте в одиночестве. — Он стиснул губы. — Нам кажется, будто бы в страдании мы всегда одиноки, но это не так, никогда это не так. Помни об этом, там, в темноте. Господь никогда не покинет тебя, сын мой. — Он благословил меня. — Прости за то, что я тебя туда послал.
Да, в моменты по-настоящему бесповоротные, мы обращаемся к самым простым словам, говоря так, как разговаривают с детьми; и в начале, и в конце всегда присутствует та же самая откровенность, уверенность и простота.
