Не однажды доктору Лему казалось, что он близок к решению всех проблем — решению внезапному, словно ты годами беспрерывно переставлял в ящичке фрагменты головоломки и вдруг, подойдя к ящичку, увидел… Нет, не законченный рисунок, но нечто новое, позволяющее понять, как нужно сложить оставшиеся фрагменты.
И каждый раз, приглядевшись внимательней, обнаруживал, что ошибся. Правда, в действительности он никогда не надеялся, что время, проведенное им на Иане, приведет к какому-то успеху. Знал, что дело безнадежное.
«Нет, в последний раз я, кажется, к чему-то пришел», — подумал доктор.
Иан одновременно прекрасен и ужасен: здесь обнажена сущность вещей. Такой диапазон контрастов — от ужасов Кралгака до райской идиллии Хома — можно обнаружить почти на любой обитаемой планете; но здесь, на Иане, все очень просто. Каждый элемент из составляющих контрастное целое существует только в единственном числе: один большой океан, одна суровая пустыня, одна восхитительная, похожая на сад, прерия…
«Я чувствую себя опустошенным», — подумал доктор. Поднял руки, провел пальцами по лицу, воображая, что увидел бы в зеркале. Изборожденный морщинами лоб, копна седых волос; щеки запали, жилы на шее напоминают натянутые веревки. Он ощутил, как свежесть весенней ночи оборачивается пронизывающим холодом приближающейся старости.
«Старею, — сказал себе Лем. — Следует подумать, где я хочу умереть. Здесь? Но одно дело выбрать планету, чтобы на ней жить; другое — чтобы умереть».
Когда мысли приняли такое направление, он понял, что самое время лечь спать. Слегка повернулся в кресле, протянул руку, чтобы погладить Помпи, и застыл. Над отдаленным силуэтом Мандалы Мутины всходил белый диск луны.
Но на Иане нет луны! И не было уже около десяти тысяч лет.
II
Пока поднималась эта невероятная луна, Марк Саймон уныло брел из дома Гойдела, где продолжался прием. Он плелся за Шайели, своей любовницей-ианкой, которую сегодня совершенно вывел из себя.
Нынешним вечером он пришел в бешенство — впервые с того дня, когда решился оставить колонию землян и поселиться в квартале Прелла, где жили скульпторы, поэты и художники-ремесленники. Добиться Шайели оказалось намного проще, чем решиться переехать в маленький домик с тремя комнатами и прудом, где росли водяные лилии: одно казалось продолжением другого.
Может ли это продлиться долго? Помимо прочих обстоятельств, женщины-ианки обычно не живут больше года с одним и тем же мужчиной… На секунду им овладело искушение представить себе, что перемена любовницы могла бы пойти ему на пользу. Но затем, посмотрев на Шайели, шагавшую впереди него по крутой улочке, время от времени попадая в свет круглых фонарей над дверями домов — мальчишески стройную, настолько красивую, что дух захватывало, — он понял, что только в своем теперешнем подавленном состоянии мог пожелать с ней расстаться. Занять ее место хотели многие. Но вероятность, что он найдет такую же красавицу, была равна нулю. Хотя…
Марк поймал себя на том, что пытается вообразить, каково было бы снова заняться любовью с девушкой, у которой есть грудь, у которой вся кожа одного цвета, которой иногда нужно прервать поцелуй, чтобы перевести дыхание. Но это не имело никакого отношения к его проблеме. Ни малейшего. Время от времени у него возникала такая возможность, но он ни разу ею не воспользовался.
«Нет, меня беспокоит совсем не это, а…»
Конечно, если бы только Шайели была способна понять, чего ему стоило ради вечера у Гойдела оторваться от своих переводов. Ведь сам он прекрасно знал, что даже черновые варианты хороши, потому что на них лежит отблеск таланта — большего, чем у него самого. И чего ему стоило решиться предложить слушателям собственное сочинение на ианском языке.
И вдруг обнаружить, что происходит шримашей, что вся компания отключилась и бессмысленно колышется в псевдотанце, что все присутствующие под воздействием наркотика скатились вниз по эволюционной лестнице — неизвестно, на сколько ступеней!..
Возможно, это спасло его от весьма неловкой ситуации. Может быть, то, что он собирался предложить гостям — всего лишь посредственные стишки. Скорее всего, он бы не услышал такого отзыва. Ианцы вежливы всегда, а в особенности с поэтами. Если речь шла о поэте-землянине, любезность переходила все границы. Хотя старшее поколение ианцев не разделяло абсолютного преклонения перед землянами, охватившего молодых ианцев (земляне пренебрежительно именовали их «обезьянками»: они копировали манеру землян одеваться, их манеры и привычки; пересыпали речь земными словечками), Земля и все, что связано с Землей, наложило неизгладимый отпечаток на жизнь этой планеты. Так что любое выступление получило бы здесь теплый прием.
Спросить мнения Шайели? Бесполезно… Она была фантастически красива — тонкие черты лица, огромные темные глаза, гибкий стан, не говоря уже об этом органе, венерином гроте, по сравнению с которым аналогичный орган любой земной женщины казался бы жалким механическим протезом. Иногда Марку чудилось, что это — отдельное живое существо, и сравнение было почти правильным, поскольку орган контролировался специальным нервным узлом у основания позвоночника.
Перед тем как пойти к Гойделу, ему пришлось долго уговаривать подругу надеть платье, которое он больше всего любил: тунику тускло-синего цвета из местной ткани «волнистая паутинка». Сама она собиралась надеть земное платье — разумеется, с прорезями подмышками, для доступа воздуха к дыхальцам. Она никогда бы не стала его любовницей, если бы не преклонялась перед Землей и землянами. Она была совершенно глуха к великолепию эпических поэм Мутины, считая их устарелыми, интересными только для стариков-ретроградов, и воспринимала любовь Марка к ианской поэзии как плату за то, что ей завидовали все ее сверстники-ианцы.
«Парадокс, — думал Марк. — Ведь мне бы не удалось наслаждаться Шайели, не будь у нее этого идиотского пристрастия ко всему земному, этой тяги, так мне ненавистной!»
Марк был невероятно зол — просто убит горем, — когда обнаружил, что у Гойдела идет шримашей. Он схватил чашу с наркотиком шейашримом и уже намеревался проглотить его, хоть и знал, что он действует на землян не так, как на ианцев — разумеется, не передает контроль над телом нервному узлу внизу позвоночника (у людей его нет), зато ненадолго отключает кору головного мозга, заставляя конечности непроизвольно содрогаться, а сфинктеры — расслабляться. Но Шайели выбила чашу у него из рук и совершенно внятно растолковала ему, какой он дурак.
«Да. Вот и шел бы я сейчас на дрожащих ногах, а от меня разило бы этой дрянью».
