Когда Роб вернулся, я спросил:
— Ты… разбил лампу?
— Зачем портить добро? Она будет записывать шорохи вечернего сада. Наговоримся — внесем.
Я вспомнил о бутербродах, которые оставил в своей резиденции, и бросив Робу «Я сейчас», припустил к дому. Едва вошел — засвербили телефонные звонки. Ничего, господин Карл, сегодня я принадлежу себе и могу обойтись без общения с вашей светлостью…
Рядом с прихожей обнаружил двери на кухню и в ванную. Заглянул в кухонные шкафы — пусто, открыл рефрижератор — то же самое. Набрал большую кружку воды — запивать бутерброды.
Телефон свербил и свербил, настойчиво приглашая меня к господину Карлу. Нет, не хочу. До встречи, мой повелитель! Повернул ключ в двери — и звонки прекратились.
Роб, ожидая меня, сидел на кровати — стульев не было. Увидев кружку с водой, он обрадовался, помог разложить на столе и нерешительно спросил:
— Можно? Один глоточек?
— Пей сколько хочешь, принесу еще.
Роб благодарно кивнул и медленными смакующими глотками отпил из кружки.
— Божественный дар природы! Но я чуть-чуть. Бегать туда-сюда не следует. Ничего подозрительного не заметил?
— Нет. Только телефон надрывается.
— Господин Карл прекрасно тебя видит. Будешь работать под недремлющим оком.
— Точно. Но в чернильницу он меня не загонит.
Мы приступили к ужину, удобно усевшись рядышком, и я рассказал Робу про административно-бюрократический музей, о невиданной стеклянной гробнице в виде чернильницы, в которой заперты души сотрудников карловского учреждения. Карл, засмеялся я, называет это плазмой для Иноферы…
Мне казалось, Роб посмеется вместе со мной, но он нахмурился, помрачнел.
— Это, дорогой Человек, трагедия. Для тех людей, которых лишили человеческого призвания. А господин Карл — настоящий преступник.
Мне хотелось рассказать Робу о механизированных продовольственных складах, о светящихся точках на макете земного шара, о лозунгах, призывающих оградить Ноосферу от варварских вторжений… Но я не решился на такое откровение: Роба, по существу, я совсем не знал. Я очень верил ему, но сейчас одного слепого доверия, казалось мне, было недостаточно. Вот узнаю его поближе — может быть, даже спрошу совета…
Роб сосредоточенно жевал, думая о чем-то своем.
— Сегодня мне повезло, — вдруг сказал он. — Встретил душевного, доброго человека, который и накормил меня, и напоил. Спасибо. Не то бы вернулся в свою подворотню насквозь голодный… Знаешь, где я ночую? В подвале одного заброшенного дома. Пробираюсь ночью, чтобы никто не увидел. Заметят — выкинут в два счета. Я даже тебе не скажу, где находится этот дом, — шутливо добавил Роб. — Не то сообщишь по простоте душевной господину Карлу.
— Что ты! Я бы и под пыткой не сказал.
— Признайся, ты загорелся желанием мне помочь. И завтра же хотел поговорить обо мне с господином Карлом. Ну, на предмет работы и прочего.
— Верно, — удивился я, мысль такая действительно мелькнула.
— Ты рекомендуешь меня господину Карлу, ничегошеньки не зная обо мне. А уж господин Карл о моей личности осведомлен прекрасно. Вот он и спросит: а как этот Роба найти? Ты сообщаешь мой, так сказать, адрес, и меня не только выкидывают из моей превосходной норы, но и отправляют туда, где я уже пребывал три года. Вижу, хочешь спросить, а где же я пребывал три года и за какие грехи?
Роб настороженно прислушался, вышел в сад, молча постоял. Я хорошо понимал его действия и терпеливо ждал.
— Кажется, тихо. — Роб, вернувшись, легко сел рядом, и я приготовился слушать. — А грехи мои вот какие. Образ моих мыслей, мои желания не совпадают с образом мыслей и желаниями твоего повелителя. Я антипод господина Карла. Я понял это давно, еще на студенческой скамье. По специальности я историк, а историки господину Карлу не нужны. Ему нужны бездушные лакеи, бессовестные лгуны, на худой конец — молчаливая рабочая скотина. Господин Карл боится нормальной, здоровой мысли, — потому что она против него, вот он и придумывает для ее уничтожения умопомрачительную муштру, тюрьмы да гробницы… Я попытался объяснить это своим ученикам. На следующий день после моих самостоятельных уроков меня просто-напросто уволили. Вначале я не очень-то огорчился, а потом понял, что такое не иметь постоянного дела. Первое время я как-то перебивался — то старики немного пришлют, то Элен, девушка у меня была, накормит. Старики и сейчас присылают, но этой мелочи едва хватает на два дня. Однажды, на пороге очередной голодухи, я вышел в город; присматриваюсь — не подвернется ли поденка. Улицу вдруг оцепили, увернуться не успел… Присудили три года — за тунеядство. Как отсиживал срок — рассказывать долго. Скажу только: о мягком хлебе и свежей розовой ветчине мы и не мечтали… Да и теперь чудаки с сэндвичами попадаются не каждый день.
— Ты сказал, Роб, у тебя была девушка.
— Была. Мои друзья по колледжу говорили, что в ней ничего особенного, а я тосковал, если не видел Элен хотя бы один раз в день. Действительно, она была скромная, стыдливая, старалась не бросаться в глаза. Но сколько было в ней нежности, душевной теплоты — хватило бы дюжине пустых красавиц. Она также закончила колледж и преподавала французский. Еще в колледже мы договорились соединить свои судьбы и даже назначили день свадьбы. Но свадьба так и не состоялась. Меня уволили — как строить семью без гроша в кармане… Бывало, приду к ним — наливает Элен из кастрюльки поесть, а ее отец, худющий седой старик, сядет напротив, уставится на меня и что-то бормочет… И мне чудились одни и те же слова: «Как не стыдно! Как не стыдно!..» Так и перестал к ним ходить. А тут угодил за решетку… Через полгода моя Элен добилась свидания со мной, и в присутствии надзирателя, вся в горючих слезах, сказала, что ей предлагает замужество один состоятельный человек. «Отец заставляет, — говорила она, — но если ты будешь против, я откажу…» Разве я могу быть против? Впереди два года тюрьмы, безденежье, голод, новые мытарства… Сам я обещать ничего не мог и не имел никакого права обрекать на голод и нищету любимого человека… Пока Элен стояла рядом, я держался, попросил только на прощание ее поцеловать. Нежно коснулся губами щеки девушки, мокрой от слез… Элен медленно, не отрывая от меня прощального взгляда, стала уходить… Ушла… Я рухнул на скамью и забился в судорогах. Тюремщики с трудом доволокли меня до камеры, нещадно били, но мне было все равно… Такая вот приключилась история.
Роб поднялся, допил остатки воды и объявил:
— Пора идти. Не то господин Карл пришлет ищеек. Вопросы есть?
— Есть вопросы. Во-первых, — я завернул два оставшихся бутерброда. — Возьми с собой.
